Сибирский Робинзон
Шрифт:
— Но ведь то, что ты говоришь, просто ужасно! Если идеал человека — золотой телец, то это означает гибель души. Если человек забудет о ближних своих, думая о собственном удовольствии, рухнет механизм мироустройства. Ибо ад будет забит до отказа, а рай небесный придёт в запустение. То, что ты говоришь, нужно срочно донести до Бога. Он-то думает, что на земле ещё бьётся добро со злом. А зло-то уже победило?! И зло подкралось не страшным дьяволом, а красавицами-искусительницами, заставившими мир сойти с ума. Красота — тайное оружие дьявола!
— Да брось ты, Серафим! Ты, как плохой маляр, сгущаешь краски. Хочешь, скажу забавную штуку? Считается, что человечество с каждым поколением становится всё красивее и красивее.
— Вот-вот, это печать дьявола! Всё. Конец. Погибель мира. Может быть, еще не поздно, а?! Надо поспешить. Предупредить!
Через несколько мгновений Серафим сверкнув молниями, растворился в воздухе. Надо думать, полетел докладывать.
— Ну, поспеши-поспеши, и мой привет передай… Отцу нашему, — крикнул я вдогонку сумасшедшему ангелу. — А я, пожалуй, отдохну, путь у нас неблизкий. Хм, а может быть, я ошибаюсь? Конец-то, всегда приходит неожиданно… Аспид, всё настроение испортил!
Ночью я не замерз и оттого спал плохо, урывками. Изредка я проваливался в дремоту, но скоро просыпался вновь. Неприятно болела поясница, видать, сказалось утомительное восхождение на гору, а вернее бешеный спуск с нее. Можно было проглотить одну таблетку, тогда бы боль пропала, но я удержался. Ноющая поясничная боль была все же терпимой. Каффетин, как драгоценный оберег, я хранил для зубов.
Но во всём нужно искать положительные стороны. Из-за бессонницы мне удалось всю ночь поддерживать огонь. В каморке было тепло, а когда я перебарщивал с дровишками, становилось жарковато.
Бросив вспоминать прелести прежней жизни, я всю ночь напролёт анализировал свои шансы на спасение. Меня беспокоила мысль, что после недельного снегопада обломки самолёта обнаружить будет непросто. Я нисколько не сомневался, что маршрут лайнера известен и даже наверняка существуют приблизительные координаты места нашего падения. Но одно — дело искать в радиусе ста, километров и совсем другое — в более обширной зоне.
— Прилетит друг мой Шойгу в голубом вертолёте и покажет крутое кино, — напел я. — К черту кино! Путь только прилетит. Без кино, без мороженого, но только прилети, дорогой ты мой Сергей Кожугетович!
Вот тогда мне и пришла идея с большим костром. Нужно подать сигнал. А что может быть лучше огня? Только еще больший огонь.
Под самое утро, повернувшись к огню и хорошенько прогрев спину, я снова задремал, но сон вновь не приходил. Снова заявила о себе зубная боль.
«Нет уж, — ответил я и выпил таблетку болеутоляющего. — Прощай, зазноба!»
Я решил больше без дела не сидеть, а позавтракав начать собирать дрова для самого важного огня в своей жизни. Я прикинул, что костёр лучше разводить ближе к вечеру, а точнее, к сумеркам. Днем даже самый большой костер будет не заметен, ночью же никто искать не будет, поэтому подходящим временем были сумерки. Признаться, я до сих пор не уверен в правильности этого предположения.
За последние несколько дней я очистил от хвороста все ближайшие окрестности. Теперь, чтобы собрать большую кучу дров, требовалось совершать дальние набеги.
Ночные морозы не только укрепили наст снега, но и окончательно сковали льдом непокорную речушку. Еще вчера кое-где виднелись протоки, сегодня их уже не наблюдалось.
«Завтра можно будет переходить реку в любом месте, — подумав это, я с тревогой вспомнил о волках, которых не было слышно ни вчера, ни сегодня утром. — Вполне возможно, я ошибся, приняв вой ветра за волчий», — подумал я. Но было бы глупо утверждать, что в тайге нет этих серых хищников. Они даже в тундре водятся! Но, если мне повезёт, я вообще с ними не встречусь.
Дрова я выбирал потолще. Постарался и завалил несколько небольших сухих деревьев. Один раз пришлось сделать непредвиденный перерыв. Войдя в кураж, я так растряс сухое дерево, что оно от вибрации еще в воздухе рассыпалось на три части. От средней, довольно-таки тяжелой, я успел увернуться, но, когда моя нога предательски провалилась в снег, увесистая макушка дерева хорошо приложилась к моему куполу. Черепушка оказалась крепкой, но глаза сверкнули множеством искр, а ноги подкосились.
С проклятиями, держась руками за голову, я укрылся в своей берлоге. От голода (после завтрака прошло около трех часов) или от сотрясения мозга меня затошнило. Однако же получасовое горизонтальное положение, два бутера и глоток вина вновь поставили меня на ноги.
Я так увлекся своей работой, что не заметил, как на ветках, недалеко от предполагаемого костра, расселось с десяток рыжих белок. Они грызли орехи и с любопытством наблюдали за всем происходящим внизу. Белки напомнили мне детишек, с азартом смотрящих цирковое представление, при этом в огромном количестве поглощающих поп-корн. Под кедрами лежали буквально россыпи скорлупы, как воздушная кукуруза на полу зрительного амфитеатра в цирке.
— Интересно, что за блюдо такое — жареная бельчатина? — мечтательно спросил я у белок. Но отозвался только мой вечно голодный живот, солидарно заурчав. Мы с ним были не прочь испробовать на вкус даже этих мелких зверушек.
Ближе к середине дня я сделал перерыв. Война войной, а обед — в свое время, да и отдохнуть не мешало. Многочасовая добыча дров порядком истощила мои силы, тем более что прошедшая ночь выдалась бессонной.
Ещё утром я подумывал над тем, чтобы дважды готовить себе горячую похлебку, днем и вечером. Однако к моему огорчению от этой привлекательной идеи пришлось отказаться. Запас продовольствия быстро испарялся, иссякал, подобно ручью, таял прямо на глазах, и впереди замаячил очередной набег на самолёт с мертвецами. Стоило мне подумать об этом, как сразу подступила тошнота.
Пока готовился обед, я несколько раз выглядывал на улицу, боясь пропустить сумеречный час.
Костёр долго не хотел разгораться, наверное, как всегда, я делал что-то не так. Я не удивился, ибо так повелось, что с первой попытки у меня ничего и никогда не получалось. Даже такой пустяк, как разжигание большого костра. Сначала маленькие сухие веточки не хотели загораться, а когда огонь на них все же прижился, то пламя ни в какую не хотело перекидываться на толстые ветки.
— Да как же тебя зажечь, сволочь? — шипел я, обращаясь к куче хвороста.