Сидни Чемберс и кошмары ночи
Шрифт:
— Не представлял, что он в курсе.
— Сэр Джайлз не любит открывать карт.
— Вы оба знаете обо мне больше, чем, на мой взгляд, необходимо, — насмешливо заметил Сидни и, ободренный собственной смелостью, продолжил: — Это и есть причина, почему за мной следят?
— Вы заметили? — поинтересовался министр иностранных дел.
— Разумеется.
— Уверяю, вам ничего не грозило. Полиция была поставлена в известность.
— В том числе инспектор Китинг?
— Нет. Тогда бы игра потеряла смысл.
— Хороша игра! Я был напуган.
— Именно этого мы и добивались —
— Зачем?
— Показать, что вы на нас не работаете.
— Но я работал на вас!
— Еще мы хотели организовать вам защиту.
— От кого?
— Попробуйте догадаться.
— То есть за мной следили две разные группы?
Сэр Джайлз послал министру взгляд, который ясно говорил, что углубляться в детали не следует.
— Хотите выпить, Сидни? Скоро Великий пост.
— Время, когда мы уделяем особое внимание отпущению наших грехов, — многозначительно произнес священник.
Директор колледжа налил небольшую порцию виски.
— Не думаю, что у вас много грехов, которые надо прощать.
— Мы молимся о прощении всех грехов на земле.
— А они многолики, — заметил министр иностранных дел, поднимаясь с дивана. — Боюсь, мне пора возвращаться в Лондон.
— Вы не останетесь на ужин? — спросил сэр Джайлз.
— Меня ждет машина. Чрезвычайно вам признателен. Дело было трудным, но теперь все позади.
Сидни не мог взять в толк, зачем надо было затевать разговор, который не собирались доводить до конца.
— Подождите, — начал он, — я должен понять. Получается, что Бартлетт и Монтегю были нашими людьми, но делали вид, будто работают на КГБ?
Министр иностранных дел удивился, что это требовало подтверждения.
— Такой вывод возможен.
Но Сидни хотел ясности.
— Вот почему родители Бартлетта не подняли шумихи из-за мнимого исчезновения сына?
— Я с ними переговорил.
— А Лайал был из разведки?
— Мы позволили некоторым так думать.
— И он добровольно позволил убить себя?
— Будет лучше, если вы не станете задавать слишком много вопросов, каноник Чемберс.
— Мне известно, что Лайал был смертельно болен.
— Он сорвался со стены. Произошел несчастный случай.
— Такова официальная версия.
— Это именно то, что случилось, — не отступал министр иностранных дел. — Должен сказать, что и вы, и Китинг проявили упорство.
— Мы выполняли свою работу.
— Не совсем. Мы просили сообщать, как продвигается расследование инспектора, а не проявлять инициативу.
— Не мог удержаться.
— Понимаю. Но иногда потребность в неведении достигает такого уровня, что неведение становится счастьем.
— Мне неприятно сознавать, что меня держали впотьмах.
— Вы знали ровно столько, сколько полагалось знать, каноник Чемберс. Китинг согласился считать смерть Лайала несчастным случаем, и дело закрыто. Вы можете вернуться к своим священническим обязанностям. Они, не сомневаюсь, требуют от вас множества сил.
— И это все?
— Да, — твердо ответил министр. — Это все.
Сидни взял плащ и зашагал через Новый двор. Снова начался снег.
Он разозлился из-за того, что им воспользовались как прикрытием в деле, которое он не сумел распутать и не приблизился к истине. Чувство, будто сомневаешься без веры. Сидни сел на церковную скамью в часовне Королевского колледжа как обыкновенный прихожанин, а затем опустился на колени помолиться. Пламя свечей колебалось от ветра, проникающего в узкие просветы в камне. Соборный священник начал службу фразой из Священного Писания: если беззаконник «обращается от беззакония своего, какое делал, и творит суд и правду, — к жизни возвратит душу свою» [3] .
3
Иезекииль, 18:27.
Сидни молился в темноте. Он думал о неизвестном авторе «Облака неведения», пытавшегося описать Бога через то, чем он не является — определить, как верующий, чтобы познать Всевышнего, должен предать забвению все человеческое в себе. Точно так же шпион должен предать забвению верность своей родине. Из этой теологии отрицания.
Сидни вспомнил определение Божественного в «Мистическом богословии» Псевдо-Дионисия Ареопагита: Святая Троица «не тьма и не свет, не заблуждение и не истина; к ней совершенно не применимы ни утверждение, ни отрицание… поскольку выше всякого утверждения совершенная и единая Причина всего и выше всякого отрицания превосходство Ее, как совершенно для всего запредельной».
«Чтобы стать священником лучше, — думал Сидни, — нужно отрешиться от всего мирского. Перестать играть в сыщика. Жить так, чтобы не тревожили ни чувства, ни доводы рассудка, окунуться в облако неведения, чтобы оно когда-нибудь озарилось вспышкой света. Таков парадокс веры: соединение с тьмой во имя обретения света».
Он соединил свой голос с голосами других молящихся:
— Освети нас во тьме, Господи, и по великой милости своей спаси от угроз и кошмаров ночи.
Снег падал на крышу часовни, на архитрав и контрфорсы, на гармоничные скаты, башни и на шляпы, плащи, шарфы и шали святых и грешных горожан, возвращающихся в свои дома на улицах Кембриджа и в соседние деревни. Снег неспешно кружил, словно не собирался прекращаться, покрывая все на свете нежными хлопьями, пока не добрался до могилы Валентайна Лайала, где тихо успокоился.
Любовь и поджог
Стоял теплый летний вечер середины августа, и Сидни пребывал в хорошем настроении. В последнее время его ничто не приводило в смятение, многие прихожане разъехались в отпуск, и у него появилось время на самого себя. Вот такой, наверное, и была жизнь викторианского священника, думал он, выгуливая Диккенса на лугах у реки и направляясь к ближайшему лесочку. Список дел уменьшился до вполне разумного, Сидни мог, не разбрасываясь, сосредотачиваться на одном, и его не отвлекали криминальные расследования. В данный момент ему не требовалось ничего, кроме как благодарить Господа за все ему ниспосланное и наслаждаться обществом своего ласкового лабрадора.