Сидни Чемберс и кошмары ночи

Ранси Джеймс

— Приходится скрепя сердце желать им счастья, хотя в половине случаев очевидно, что брак обречен. Не сомневаюсь, каноник Чемберс, вам это тоже знакомо. Смотрите в храме на невесту и думаете: «Вот идет очередная овечка на заклание».

— Я надеюсь этого избегать и старательно готовлю пары к супружеству.

— А сами не женаты! — воскликнул фотограф. — Наверное, столько всего насмотрелись, что оттягиваете женитьбу.

— Не совсем так.

— Меня всегда удивляло, как родители стараются разодеть своих дочерей, всех

этих дебютанток. «Любовь на продажу». Я недурно зарабатывал на них, фотографируя и помещая снимки в «Кантри лайф». Теперь их совсем не так много, хотя однажды мне пришлось снимать вашу подругу мисс Кендалл.

— Откуда вам известно, что мы с ней знакомы?

— Каноник Чемберс, это все знают! Она из тех светских львиц, у которых слабость к священникам.

— Хотите сказать, больше чем к одному?

— Многие знакомые стремятся заполучить в друзья викария, чтобы, если потребуется, он помог им выпутаться из передряги. Разумная страховка.

— Кстати, о страховке…

— Получается, что я тоже сорвал куш, — быстро произнес Дэниел Марден. — Мне причитается кругленькая сумма. Хорошо бы все на радостях не прокутить.

— Это деньги на приобретение оборудования взамен утерянного?

Фотограф кивнул.

— Но у меня есть иные соображения по поводу остатка жизни.

— Не хотите начинать сначала?

— Я собирался все бросить, впрочем, в нашей профессии не выбирают. Человек понимает, что остался без работы, когда перестает звонить телефон. Голливуд — это что-то в другой жизни.

Сидни попробовал зайти с другой стороны:

— А зачем вы сняли этот дом?

— Место здесь так себе, строение совсем разваливалось, но в нем очень удачный естественный свет — окна выходят на юг, и их можно занавесить марлей.

— Я считал, что фотографам требуется темная комната.

— Всю обработку я выполнял тут, в квартире — в ванной и в свободной комнате.

— Я собирался спросить о вашей семье. — Сидни считал, что знает, каково семейное положение Дэниела Мардена, но хотел услышать объяснения из его уст.

— У вас повышенный интерес к моей жизни. Я исключение или таков удел всех ваших прихожан?

— Я стараюсь быть каждому полезным. Это часть моей работы.

— Кое-кто может решить, что вы суете нос не в свое дело.

— Таковы издержки моей профессии.

— Все зависит от того, какую профессию вы имеете в виду.

— Я священник.

— И по совместительству детектив, как я слышал. Об этом многие судачат.

— Надеюсь, одно не противоречит другому.

— Не уверен, но с готовностью расскажу о своей семье. Она немногочисленна: у меня есть сын, который живет во Франции. Но мы с ним не общаемся.

— Печально слышать.

— У меня с ним разногласия.

— А его мать?

— Умерла, но до этого успела развестись со мной. Неприятная история.

— Сочувствую.

— Ничего не поделаешь.

Сидни

понимал, что пора уходить.

— Вы упомянули, что хотели бросить свое ремесло. Интересно, чем бы вы стали заниматься, кроме фотографии?

— Собирался попытаться начать рисовать. Меня всегда к этому тянуло, хотя фотография — дело более прибыльное.

— Живопись — более медленный процесс?

— А время скоротечно, вы это хотите сказать? Подчас невозможно осознать его ход. Все, что в наших силах, — ухватить отдельный момент и тщательно изучить его: например, как падает свет из окна. Сгоревший дом прекрасно для этого подходил. Можно было целыми днями наблюдать за светом.

— Вы это хотели рисовать?

— Мечтал поймать красоту — обнаружить покой в сердце движения, — ответил Дэниел Марден.

— И, полагаю, юность?

— Разумеется. Розу до того, как распустился цветок. Когда раскрываются лепестки — это уже преддверие увядания. Я люблю фотографировать обещание — миг до того, как на свет является красота во всем своем великолепии. Затем возникает предвкушение, драма. Кажется, я утомил вас, каноник Чемберс.

— Отнюдь. Вы говорите с таким энтузиазмом, что я никак не могу взять в толк, почему вы хотите бросить свое занятие.

— Не уверен, что люди способны оценить то, что я пытаюсь запечатлеть. И, разумеется, как всякого художника, меня одолевают сомнения. Не говоря уже о противоречии между тем, что хочется делать, и тем, что приходится делать ради пропитания.

— Это разные вещи?

— Иногда, каноник Чемберс, приходится торговать собой, чтобы заработать на жизнь. Врачу и даже священнику легче сохранять целостность. Люди постоянно болеют и постоянно умирают, поэтому они всегда обеспечены работой. А кому нужен фотограф?

— У вас сгорело все? — спросил Сидни.

— Осталась «лейка», которую я брал на съемку свадьбы. И еще захватил с собой повседневный аппарат — миниатюрный «минокс». Я с ним экспериментировал.

— Никогда о таком не слышал.

— Портативная камера, которой пользуются шпионы, если им требуется переснять документы. Я же фотографировал им людей. Даже не глядел в видоискатель — для этого надо чувствовать кадр, — жал на затвор и рассчитывал на успех. При съемке «с бедра» получаются неожиданные ракурсы, можно поймать любопытный момент. А если повезет, откровение красоты.

— Люди знали, что их снимают?

— Нет. Я заставал их врасплох. Они не догадывались, что на них наведен объектив, и вели себя более естественно. Как будто подглядываешь в замочную скважину, но меня это не смущало.

— Вроде как стрелять наугад?

— Вся жизнь стрельба наугад, каноник Чемберс. Так и фотография отражает эфемерную непредсказуемость нашего существования.

— Кстати, об эфемерности знания: вы не знаете, кто поджег вашу студию?

— Понятия не имею.

— У вас есть враги?