Сидр для бедняков
Шрифт:
Парикмахерская уже открыта. Журчала вода, слышалось бодрое щебетанье радио, которое обычно будило его по субботам. Больше всего раздражает то, чему нельзя воспрепятствовать. Можно привыкнуть к уличному шуму, но не к текущему крану. Это он понял сразу, как только они здесь поселились, но от понимания легче не стало. А по вечерам его раздражал запах парикмахерской. О том, чтобы выспаться, и речи быть не могло. Каждый раз он думал, что им не мешало бы по крайней мере позаботиться о звукоизолирующем перекрытии. Можно бы, конечно, дать объявление насчет обмена. Да где уж ему. Он слишком ленив. С трудом, кряхтя, он натянул чистые носки.
В прихожей гудел
— Выходи, — сказала Адри. — Я догоню.
Прижав к себе ребенка и судорожно вцепившись в ручку портфеля, Блекер осторожно спускался по узким ступенькам подъезда.
На улице он прислонился к белой малолитражке. «Такой цвет гораздо безопаснее, — уверяла Адри. — Белую машину всегда легче заметить». Сам-то он редко ездил на ней. Разве что по воскресеньям.
Сквозь бирюзовые тюлевые гардины парикмахерской Блекер видел, как по салону снуют девушки в розовых халатиках. Толстушка, которую он однажды встретил в саду, так перетянула талию — точь-в-точь песочные часы.
Опоздал на семнадцать минут. За эту неделю набралось уже полчаса. Никто ведь не считает, что иногда приходишь раньше или задерживаешься на работе.
Полосы солнечного света падали из маленьких окон на лестницу. Блекер толкнул ногой дверь и вбежал в освещенный лампами дневного света коридор. Куда я бегу? — подумал он. Ведь все равно опоздал. Завидев серую дверь с табличкой «М», он деловито направился к ней. Если зайти в туалет, то опоздание будет на несколько минут меньше, подумал он. Мог же я чуточку задержаться здесь. Но сейчас тут нечего делать, пройду прямо в контору через другую дверь.
Он услышал, как в туалете стукнуло сиденье. Кто бы там ни был, но он пришел на работу вовремя, подумал Блекер. Иначе не рассиживался бы тут. Блекер вымыл руки и посмотрел на себя в зеркало. Тридцать два года, все еще не в штате, мою руки казенной водой. Из кабины вышел Тегелар, взглянул на его отражение в зеркале и быстро отвернулся, закрывая за собой дверь.
— Доброе утро, Блекер, — сказал Тегелар. Он остановился у автомата с мылом, и светло-зеленая струйка потекла в подставленную ладонь.
— Доброе утро, Тегелар, — пробормотал Блекер и, роняя с пальцев капли воды, направился к бумажному полотенцу.
— Ты сегодня не из самых ранних, а? — усмехнулся Тегелар.
— Нет, — ответил Блекер, кашлянул и оторвал кусок полотенца.
Внизу стояло черное пластмассовое ведро, полное серой жижи с хлопьями мыльной пены. Вот неряха, подумал Блекер об уборщице. У него появилось желание пнуть ведро ногой. Чушь какая-то, мысленно возмутился он, но желание все усиливалось, внутренний голос нашептывал, что надо непременно толкнуть ведро ногой. Он проклинал свои скверные нервишки, которые с детства изводили его, заставляя по шесть раз включать и выключать свет, проглатывать последнее слово в предложении, дважды переворачивать перед сном подушку. Он знал, что не успокоится, пока не осуществит это дурацкое желание. Подумаешь, велика важность — пнуть помойное ведро.
Помещение, где они работали, было частью большой комнаты, перегороженной матовым стеклом. Здесь стояли три письменных стола и шкаф, вдоль стен тянулись лабораторные столы, заставленные приборами, в основном устарелого образца. Но в глазах служащих конторы это была святая святых, научный центр, обитель истины и прогресса — лаборатория. У левой стены за деревянной перегородкой закуток с
Блекер уныло перебирал листы бумаги. Вверху каждого из них стоял штамп с десятью контрольными параметрами. «Целлюлоза?» — было написано рукой Крёйера на одном из желтоватых листов. «Да», — написал Блекер мелкими буковками в изгибе вопросительного знака. Потом оторвал кусочек бумаги и окунул в пузырек, стоявший перед ним на столе. Мокрый обрывок окрасился в желтый цвет. Блекер взял ручку и переделал вопросительный знак в жирный восклицательный.
Вошел Крёйер и жестом официанта, подающего клиенту тарелку супа, положил на лист с восклицательным знаком образец оберточной бумаги.
— Проверь на разрыв, — сказал он. — Срочно. Мне некогда ждать.
Из него вышел бы хороший плотник, подумал Блекер. С такими-то ручищами. Это от конторской работы они стали белыми и мягкими. Ведь дела-то у него еще меньше, чем у меня. Только и знает, что курить. Каждую сигарету докуривает до того, что окурок едва не обжигает пальцы. Целыми днями глядит в окно, дожидается, не пройдет ли случайно Эмми Дёйф. Иногда без всякой надобности бегает на склад, чтобы лишний раз пройти мимо ее стола.
Крёйер сел за стол напротив Блекера и придвинул к себе машинку.
— Блекер, — повторил он. — Дело срочное.
Вздохнув, Блекер пошел к аппарату, медленно повернул вентиль кислородного баллона и прижал снизу образец. Потом посмотрел в окно. Даже при ярком свете флагшток выглядел тусклым. Лак потрескался от помета чаек — зимой они часто сидели на флагштоке в надежде на хлебные крошки. Волны от буксира, играя в лучах солнца, бежали к жилым лодкам на Трулстракаде, ударялись о борт или подкатывались под киль, отчего «домики на воде» слегка покачивались. У самого моста стояла шикарная лодка угольщика, который как-то раз выиграл в лотерею. Он жил в этой лодке с женой и двумя дочерьми. Со стороны казалось, будто он держит их взаперти. Когда бы Блекер ни посмотрел, они всегда сидели дома и чаще всего занимались собой. В комнате, обставленной под старину, они делали друг другу питательные маски или завивали волосы. Вот и сегодня разлеглись на крыше, превращенной в солярий. И десяти еще нет, а они уже валяются, подумал Блекер. Неужели так жарко?
Кислород прорвал бумагу. Крёйер встрепенулся.
— Сколько?
— Не знаю, — честно признался Блекер. — Принеси еще, я переделаю.
— Все сначала?! — Крёйер вскочил со стула и подбежал к прибору. — Вот! — закричал он и ткнул пальцем в стекло манометра. — Вот куда надо смотреть, а не на улицу. Переделывать времени нет, черт возьми! Рандьес с меня спросит. «Все будет сделано», — сказал я ему. И вот полюбуйтесь. А бумага из Венгрии, огромный заказ.
— Извини, — сказал Блекер.