Сигма
Шрифт:
Вся первая партия дел была выделена из дела Ю. Соколова. Со временем из первой партии выделили вторую партию и так далее. Дело же Ю. Соколова имело гриф «секретно», поэтому приобщить к «своему» делу заверенную копию постановления о его возбуждении гособвинитель не мог. Приобщали соответствующие справки из следственной части Прокуратуры РСФСР, восполняли неполноту следствия иными законными способами, в общем, делали, что могли.
Подозреваю, что в деле Ю. Соколова постановление о его возбуждении также отсутствует. Чует мое сердце, что расследовалось оно комитетчиками в рамках уголовного дела
Иным способом КГБ не мог на законных основаниях оставить у себя в производстве дело о взятках, отнесенных к прокурорской подследственности. Как проверить? Н. Грашовень молчит. В. Олейник умер. Спросить не у кого.
В Московском городском суде по первой инстанции дела слушали 12-15 человек. Справится с накатившимся валом они были не в состоянии. Арестованные по этим и другим делам годами сидели под стражей, ожидая приговора. Надо сказать, что Следственное управление ГУВД Мосгорисполкома также обеспечивало широкий фронт работ, направляя в Мосгорсуд многоэпизодные дела о хищениях в особо крупных размерах. О следственной части Прокуратуры г. Москвы и говорить не приходится.
Председатель Мосгорсуда Л. Алмазов и его заместитель Л. Миронов сняли с кассации и перевели на первую инстанцию 15 членов суда, которые стали рассматривать дела в помещении районных судов (в здании Мосгорсуда на Каланчевке условий для одновременного рассмотрения такого количества дел не было). Квалификация судей, переведенных на первую инстанцию, была неоднородна.
Не единожды Л. Миронов пытался наладить одновременное рассмотрение 35 и более дел, но с доставкой такого количества подсудимых конвойный полк ни разу не справился.
Московские адвокаты оказлись не готовы по нескольку месяцев сидеть в одном деле с 10 и более подсудимыми. Многие защитники имели проблемы со здоровьем, были в возрасте и к интенсивной работе не привыкли. Это, а также потребность в других источниках заработка обусловливало их периодическое отсутствие на процессах в Мосгорсуде.
При замене адвоката слушание дела должно начинаться заново, поэтому, де-факто, основанием к замене могли служить либо госпитализация с тяжелым диагнозом, либо смерть защитника.
При отказе подсудимого от адвоката и заявлении о желании заключить соглашение с другим защитником суд нового адвоката допускал, а предыдущего от участия в деле не освобождал. Адвокатская тактика не срабатывала.
Государственное обвинение в Мосгорсуде обеспечивала прокуратура г. Москвы, в штате которой находись 8 гособвинителей. Даже участвуя в рассмотрении нескольких дел сразу, они не могли обеспечить 100% показатель поддержания государственного обвинения.
Прокурор г. Москвы Г. Скаредов и его заместитель А. Агафонов привлекли к этому процессу сотрудников всех подразделений прокуратуры города и работников районных прокуратур.
Каждый день по делам первой инстанции на 200-300 подсудимых в Мосгорсуде находились 20-30 государственных обвинителей различного уровня подготовки.
Государственное обвинение в отношении начальника торга «Гастроном» И. Коровкина (всего 17 человек) поддерживали прокурор уголовно-судебного отдела Прокуратуры г. Москвы А. Кузьмина и еще одна дама из Прокуратуры Архангельской области, специально вызванная Прокуратурой РСФСР ей в помощь ради этого дела.
Профессия государственного обвинителя имеет свою специфику. Заявляет, к примеру, прокурор ходатайство. Суд интересуется мнением подсудимых. По очереди со скамьи поднимаются 15 человек и каждый своими словами произносит спич, из которого следует, что прокурор редкая сволочь; матерый нарушитель социалистической законности; мракобес и недоучка, имеющий наклонности к садомазохизму; по жизни — исчадие ада, исповедующее теорию А. Вышинского, а по факту — опричник, который спит и видит, как вернуть страну в 1937 год, и т.п.
Затем суд интересуется мнением защитников. Со своих мест по очереди встают 15 адвокатов и каждый вторит своему подзащитному (иначе нельзя), облекая свое мнение в юридически приемлемую форму. Чем хуже расследовано дело, чем беспомощней судья в процессе, тем чаще заявляет ходатайства прокурор. Иных это утомляет.
Истомившись в многомесячной командировке, дама с ведома Прокуратуры РСФСР уехала к себе в Архангельск, не дожидаясь провозглашения приговора. Что касается А. Кузьминой, то, в связи с переходом на научную работу, прокурор города подписал приказ о ее переводе в Институт повышения квалификации руководящих кадров Прокуратуры Союза ССР с открытой датой увольнения.
По соглашению сторон А. Кузьмина уволилась сразу после провозглашения обвинительного приговора, и на этом основании отчет об участии в судебном разбирательстве уже не писала (чтобы составить отчет, нужна копия приговора, на изготовление которой по таким делам уходит около месяца). Таким образом, свое мнение о законности приговора государственные обвинители в установленном порядке не выразили.
Свое мнение выразил недавно назначенный прокурором г. Москвы Л. Баранов, который пригласил А. Кузьмину к себе и её позицией все же поинтересовался, а поинтересовавшись, подписал кассационный протест, в котором поставил вопрос об отмене приговора.
После М. Малькова, занимавшего свою должность 16 лет, средний «срок жизни» прокурора города составлял около двух лет. Любопытную картину можно было наблюдать на одном из торжественных мероприятий, посвященных какому-то прокурорскому юбилею — на сцене сидели председатель Мосгорсуда З. Корнева, один действующий и четыре бывших прокурора города, с которыми она работала.
Получив протест, председательствующий по делу — член Московского городского суда Л. Гусева через Ассоциацию юристов СССР попала на прием к Генеральному прокурору Союза ССР А. Сухареву, но понимания не встретила. Позиция прокурора г. Москвы была поддержана.
Дело с кассационными жалобами осужденных и прокурорским протестом поступило в Верховный суд РСФСР. Дачу заключения поручили старшему прокурору-кассатору республиканской прокуратуры Г. Дубровинской, по докладу которой заместитель Прокурора РСФСР Н. Трубин протест отозвал.
Приговор, подписанный несогласными с ним народными заседателями уже после того, как Л. Гусева провозгласила его в зале судебного заседания, вступил в законную силу, с чем Г. Дубровинская согласилась. В порядке надзора он не опротестовывался.