Сила присутствия
Шрифт:
Ее держал Ахмад Шах Масуд, харизматический полевой командир, сын полковника королевской армии. Этот начитанный и хорошо образованный человек знал шесть иностранных языков, был любим народом. В советских спецслужбах у него была кличка Северный Сосед.
Афганская армия предпринимала восемь попыток взять под контроль и окончательно зачистить ущелье, но ни одна из них не закончилась полным успехом. Моджахеды возвращались, а держать гарнизоны внутри ущелья было верной смертью.
Сам Масуд имел сложные отношения с другими лидерами моджахедов. Он не раз презрительно отзывался о самом
Когда в девяносто втором коммунистический режим пал, неприязненные отношения между Масудом и Хекматьяром переросли в открытую войну. Когда поднял голову Талибан – Масуд возглавил сопротивление.
Он погиб десятого сентября две тысячи первого года, за день до всемирно известных трагических событий в Нью-Йорке. Двое ваххабитов, представившись бельгийскими журналистами, проникли в ставку Масуда и активировали взрывное устройство. Масуд не увидел нового Афганистана. Может, так оно и лучше. Он был похоронен в восьми километрах от города Базарак, в небольшом и довольно скромном мавзолее, стал как бы основателем современного Афганистана, хранителем этой гордой и жестокой земли. Именно над этим мавзолеем они сейчас и пролетали. Небольшая луковка купола сияла лазурью в окружении зеленой травы и молчаливых, много повидавших гор.
Базирак представлял собой не более чем разросшийся кишлак, дома которого залезали на склоны ущелья, довольно широкого в этих местах. Они пролетели над ним и почти сразу же пошли на посадку. Здесь, в одном из старейших лагерей, построенных еще до американского вторжения как тренировочный центр, располагалась тюрьма, в которой могли находиться люди, нужные генералу.
Афганская тюрьма отличалась от того, что люди на Западе привыкли понимать под этим самым словом. Это было огороженное место, что-то вроде крепости с большим двором и примитивными постройками. Вышек охранников как таковых не было. Посты размещались по склонам ущелья и на воротах.
Внутри, в самом комплексе, содержались несколько сотен человек. Почти все они совершили вполне обычные уголовные преступления, но были среди них и участники бандитских формирований. Надо сказать, что отличить грабеж во имя Аллаха, то есть на джихад, от простого, самого вульгарного, несведущему человеку довольно затруднительно.
Эти несколько сот человек днем слонялись по двору, ночью спали в невысоких, построенных на скорую руку двухэтажных зданиях. Дважды в день их кормили. Не особо сытно, конечно, только чтобы не умереть с голоду. Естественно, внутри была своя иерархия. Кто-то питался неплохо, а кому-то и вовсе ничего не доставалось. Последними людьми в афганской тюрьме, разумеется, были чужаки, представители миноритарных наций, которые не принадлежали ни к пуштунским родам, ни к криминальному миру.
Генерала привезли к тюрьме и представили ее начальнику. Тот сказал, что почтеннейший гость может делать все, что ему угодно, с любым заключенным. Его это мало интересует.
Нужный генералу человек предстал перед ним довольно скоро. Он отобрал его по документам и уточнил прошлое,
Двое афганских тюремщиков втолкнули этого паренька в помещение и привязали к стальному стулу, вмурованному в пол. Конечно, тут пытки были так себе, не сравнить с теми, которые практиковались на гауптвахтах воинских частей, где содержались отпетые преступники, или в секретных тюрьмах спецслужб. Но били здесь качественно. Лупили кулаками, кнутом, резали ножом. Иногда пытали током.
Генерал, сидевший за столом, без видимого интереса пролистал дело. Долгий опыт работы с агентурой сразу подсказывал ему, стоит или нет иметь с кем-то дело. И тут Чамаев сразу понял – этот готов, сломлен.
Молодой, возвышенно настроенный, наивный. Приехал на джихад, в медресе себя ничем особым не проявил, возможно, вступил в конфликт с инструкторами по причине горячности нрава. Вот его и отправили в Афганистан как расходный материал. Стать шахидом на пути Аллаха ему не довелось. Он оказался в тюрьме, к которой был совершенно не готов. Скорее всего его уже изнасиловали, опустили, как говорится, ниже плинтуса.
Как раз такой кадр и нужен.
– Здравствуй, Ислам! – сказал генерал, обращаясь к молодому заключенному на его родном чеченском языке.
Парень услышал это и вскинулся.
– Ты чеченец? – осведомился он.
– Я дагестанец, – сказал генерал и перешел на великий и могучий: – Ты помнишь русский язык? Или вас там, в Киргизии, ему не учили?
Заключенный озлобленно посмотрел на генерала.
– По-русски говорить – все равно что сквернословить.
– Ошибаешься. Но дело не в этом. Ты из семьи чеченцев, которых выслали в Среднюю Азию. Почему не вернулся на родину?
– Не твое дело!
– Ты плохо разговариваешь со мной. Неужели тебя не учили уважать старших?
– Ты изменник!
– Разве? – Генерал показал кулон на цепочке, который носил на шее.
Восьмиконечная звезда из серебра, на ней изображение черного камня Каабы и шахада, выполненная искусным гравером-каллиграфом.
– Это мне подарили братья в Мекке, когда я совершал хадж. Чему тебя научили в медресе? Разве там говорили, что надо оскорблять стариков-хаджи?
Парень совершенно смешался. Он и в самом деле проигрывал, терпел поражение с начала этой вот беседы. Перед ним был не очередной афганский капитан с тяжелыми кулаками, плохо говорящий на дари, а старец, да еще и хаджи, знающий его язык и смотрящий как будто сквозь парня.
– Простите, почтеннейший, – сказал он. – Я не знал, учитель!..
– Увы, я не учитель, а всего лишь скромный ученик на пиру великих мудрецов, и хадж – в числе моих немногих благих деяний. Ты не ответил мне на вопрос. Почему ты не уехал в Чечню? Чем тебе эти горы милее родных? Твой отец Раппани Раппалов вернулся в свое село в девяносто первом, когда это стало возможным. А уже в девяносто третьем его зарезали. Верно? И твоя мать вынуждена была спасаться там, куда ее выслали. Вместе с тобой, иначе убили бы и вас. Верно?