Сила
Шрифт:
Языковеды довольно много описывали эти самые «невидимые органы», поэтому легко вычленяют их признаки. Понятно, что «невидимое сердце», хоть и находится там же, где и физическое, обладает совсем иными свойствами. Именно оно – вещун, оно замирает от любви или от ее предвкушения, оно может быть черным или злым, чего никак нельзя сказать о физическом сердце. Однако оно обладает в живом языке всеми признаками именно самостоятельного органа, который работает и служит вполне определенным задачам в теле. Вот только, не в том, не в тели.
Никаких подобных признаков у силы нет,
«Но силы – это некие самые общие возможности человека, и поэтому связываются с телом целиком, а не с какой-то определенной его частью.
По этой причине данная лексема и не может функционировать как обозначение органа, даже невидимого. На ее долю остается представление о субстанции» (т. ж.).
Иными словами, силы не работают в теле, не выполняют какую-то определенную задачу, как желудок или легкие. Они скорее заполняют тело целиком, как кровь или лимфа. С той лишь разницей, что уменьшение количества любой жидкости в теле хоть и возможно, но опасно и противоестественно. А вот сила как бы гуляет, легко поступая в тело и легко расходуясь. А тело все целиком заполняется силой, а затем опустошается.
В этом тело гораздо больше подобно легким, которые заполняются и опустошаются воздухом, только сила словно бы жидкость, а не газ.
Урысон считает, что способ говорения о силах складывался по аналогии с говорением о духе:
«На наш взгляд, семантика лексемы силы формируется по аналогии с семантикой лексемы дух; ср. испустить дух – истратить силы, не хватает духа – не хватает силы и т. п. Если это предположение верно, то перед нами – результат действия концептуальной аналогии» (т. ж.).
Если это предположение верно, то перед нами утверждение, что человечество разглядело дух и начало о нем говорить раньше, чем разглядело и начало говорить о силе. Концептуальная аналогия с очевидностью подходит для описания того, как язык говорения о времени развивался из языка говорения о пространстве, что остроумно было подмечено еще Анри Бергсоном. Когда мы говорим: «Встретимся где-нибудь в районе семи часов», – мы ярко свидетельствуем о том, что пространство было освоено человеческим разумом раньше, чем время, и мы учились описывать время по аналогии с пространством.
Можем ли мы уверенно утверждать, что первобытный человек был сначала весь из себя духовный и всюду видел проявления духа, а затем открыл для себя силу и невольно описывал ее так же, как и дух? А может, он как раз дух описывал по аналогии с силой? И это только для языковедов говорить о силе труднее, чем о духе? Не будем забывать: дух в языке описывается как газ, но само слово «газ» было придумано лишь в середине девятнадцатого века. По историческим меркам языка – это очень молодое понятие, которое еще развивается.
Вглядываясь в первобытные культы, мы можем уверенно заявить,
В действительности древних людей были духи, и был воздух, но не было газов. Поэтому языковед и вынужден встраивать в свое описание невыразимую на человеческом языке субстанцию. Но зато древние знали жидкости и прекрасно видели, что сила ведет себя сходно с жидкостью, которая заполняет емкость, зовущуюся телом. Но какое из тел заполняет эта жидкость?
Ни анатомия, ни физиология не видят силу в физическом теле, хотя и не могут оспорить ее присутствие.
Глава 5. Сила – жидкость
Сам по себе пересмотр того, как русский язык говорит о силах, позволяет задаться множеством вопросов и рассмотреть самые разнообразные грани понятия «силы». Все языковые примеры кажутся очевидными и при первом столкновении с ними не вызывают удивления в силу своей привычности и понятности. Но эта понятность кажущаяся и определяемая именно поверхностным пониманием и, так сказать, пробеганием на скорости.
Стоит только задержаться вниманием на таком выражении, как все становится странно и удивительно. И в первую очередь проступает жидкостная природа сил.
«Будучи невидимой субстанцией внутри человека, силы, тем не менее, сильно отличаются от духа. Во-первых, с силами (но не с духом) связано представление о расходуемости и восстанавливаемости. Во-вторых, силы, никак не связанные с потусторонним миром, не представляются столь же легкой субстанцией: дух можно вдунуть, а силы нормально влить, дух из человека улетает, а силы – утекают» (т. ж., с.77).
Силы вливаются и утекают. Никакой действительной аналогии с духом в этом нет. Есть аналогия с водой, с жидкостью. В таком случае силу надо бы пить… Но есть одно несоответствие. Это уже описанный способ «расходуемости и восстанавливаемости» сил. Он не похож на работу желудка, он похож на работу легких. И даже то, что при усталости, то есть при исчерпаемости сил, нужно передохнуть, отдышаться, перевести дыхание, говорит о явной связи сил с легкими.
Однако этот путь мало что объясняет, поскольку уводит в физиологию дыхания, а от нее в физическую химию окисления или в биохимию расходования и насыщения крови кислородом. Если бы это было верным, то и «нет сил пошевелить мозгами» относилось бы к обмену веществ. Однако язык уверенно видит силы там, где никакой биохимии просто нет места. Хоть в той же самой силе воли или силе духа. Кстати, сила духа естественна для русского языка, а вот дух силы звучит странно. Как более древнее слово «силы» оказалось сочетаемо с гораздо большим числом слов, чем слово «дух».