Сильнее боли
Шрифт:
–Пошли, – и зашагала ровным пружинящим шагом. Тарас, почувствовав неприятную дрожь в коленях, неуверенно тронулся следом. И то ли послышалось ему, то ли и вправду бормотнула под нос Галя свое коронное словечко: – Дикость!..
До вокзала шли в полном молчании. В голове у Тараса гудело, горели уши, внутри – в районе диафрагмы – тянула сосущая пустота. Да и все его состояние можно было назвать одним словом – «пустота». Или еще точнее – «опустошенность». Никак не ожидал Тарас такой реакции на свое признание! Возмущение, неприятие – к этому он был готов. Но чтобы вот так, чтобы полнейшее безразличие… Как же все-таки плохо он знал Галю! Да что там плохо, он ее вообще не знал. Хоть и продолжал любить. Наверное, любви не нужны никакие знания. Да так оно, собственно, и должно быть. Ведь
Ну и пусть, и пусть, и пусть!.. Он все равно любит, и будет любить, и за это готов пожертвовать жизнью. А ведь странно… Если не станет его, что произойдет с его любовью? Она тоже умрет? Но ведь это невозможно! Ведь любовь никак не связана с бренным телом, не может она ютиться ни в сердце, ни в селезенке, ни в гипоталамусе каком-нибудь… Она выше телесного, а значит, все равно будет жить. Неважно где, главное – будет.
Но что бы ни думал Тарас, как бы ни выворачивал чувства, пытаясь докопаться до их корней, помогало это мало. Ему было плохо. Потому что, как бы ни скрывал он этого от себя, все равно он ждал от Гали ответных чувств. Понимал, что вряд ли будут, но ждал. Мечтал о них, жаждал. Пусть не на чувства даже, не на любовь эту окаянную, но хоть на какой-то намек, отголосок он все же надеялся. Пусть бы Галя всего лишь улыбнулась, коснулась его руки, пусть бы хоть что-то, но сделала, показала, что небезразличны ей эти слова. А вот так – совсем никак – это хуже даже, чем если бы она его осмеяла.
На вокзале Галя повела себя так, словно между ними ничего не случилось за последние полчаса. Впрочем, и впрямь ведь не случилось. Один что-то сказал… В пустоту. Разве это что-нибудь значит? Тарас решительно прогнал навалившиеся на него пустые терзания и переспросил что-то сказавшую ему Галю:
–Прости, не расслышал?..
–Я говорю, в купе билеты брать будем или плацкартом обойдемся?
–Как хочешь.
Впрочем, особенно выбирать не пришлось. Билетов в купейный вагон попросту не оказалось. Выбор оставался между двумя вариантами: две верхние полки в плацкартном или нижняя и верхняя боковушки там же.
Конечно, великим соблазном было взять билеты на верхние полки, чтобы завалиться туда сразу же и спать до самого прибытия. Но Тарас помнил, что спать сейчас как раз нежелательно. Да и боковые места для двоих – очень удобно. Можно сидеть и спокойно разговаривать, никому не мешая. Если, конечно, Галя захочет разговаривать.
Тарас обернулся к ней, чтобы узнать ее мнение, но Галя его опередила:
–Бери боковые. В самый раз.
Что именно она подразумевала под «самым разом», Тарас, конечно, не знал, но ему стало вдруг очень хорошо. В груди разлилось приятное тепло.
Билеты были куплены, а до поезда оставалось еще больше часа. Хотелось посидеть, ноги после насыщенного событиями дня гудели, но Тарас боялся, что, расслабившись, захочет спать. Он и так все чаще и чаще стал позевывать. Поэтому предложил Гале прогуляться. Та лишь пожала плечами. Тарас не стал уточнять смысл этого жеста, но, когда направился к выходу из вокзала, увидел, что Галя пошла следом.
На улице Тарасу сразу попалась на глаза свободная скамеечка, и он все-таки не удержался от соблазна, сбросил с плеч рюкзак и сел. Но чтобы хоть как-то оправдать этот поступок, закурил. Галя опустилась на самый краешек, поодаль от Тараса. Сделала характерный жест, словно отгоняла от лица табачный дым. Тарас невольно улыбнулся; дым относило ветерком совсем в другую сторону.
Сидели молча, невольно наблюдая за немногочисленными пассажирами, встречающими-провожающими и просто случайными прохожими, оказавшимися этой ночью на привокзальной площади. Кто-то, как и они, дожидался поезда: они неспешно прохаживались, стояли, сидели на скамейках, курили, некоторые даже пытались читать в свете фонарей. Другие куда-то торопились – в основном случайные прохожие. Изредка подъезжали и уезжали машины.
Одна из них привлекла внимание Тараса. Он не особо разбирался в марках автомобилей, тем более иностранных, но этот отличительный знак – никелированную облицовку радиатора, перечеркнутую по диагонали, – он помнил. «Вольво». Машина была новой, по крайней мере внешне, темно-синей, а сейчас, при искусственном освещении, казалась почти черной. Выглядела она на фоне усталых таксишек весьма импозантно. Да и остановилась не там, где сгрудились трудяги с «шашечками», а чуть поодаль, будто специально подчеркивая, что не имеет с ними ничего общего. Из «Вольво» выпрыгнул мужчина. Именно выпрыгнул, словно в салоне его прижимала к двери мощная пружина. Эта же пружина мешала ему, видимо, привести себя в порядок – пиджак на мужчине был расстегнут, галстук лежал на плече, волосы топорщились неряшливыми прядками. На потенциального пассажира человек походил мало, да и никаких вещей у него не было, – но бросился он тем не менее к входу в вокзал. А «Вольво» сразу тронулась с места и, развернувшись, быстро умчалась.
Тарас сначала улыбнулся увиденному, а потом ему стало вдруг очень тревожно. Мгновенно улетучилась сонливость. Тарас вспомнил, куда и зачем они сейчас отправлялись. На них с Галей идет охота. Непонятная, неестественная, а оттого особенно жуткая. И хоть один охотник погиб, нет никакой гарантии, что он преследовал их в одиночку! Тем более, известно, что напарница у него точно имелась. И оставался жив «заказчик». Это уж наверняка. Потому что у Тараса снова начала болеть голова.
23
Галя сидела, неловко притулившись на краю скамейки. Ей было неудобно, но она этого не замечала. Только возле касс отвлеклась она от раздумий, но сейчас вновь погрузилась в них без остатка.
То, что сказал ей час назад Тарас, оказалось для нее не просто неожиданностью – потрясением! И, что самое странное, она ведь замечала, что нравится Тарасу. Любая нормальная женщина видит подобное со стороны мужчин. Пусть ее совсем уж нормальной в последнее время назвать нельзя, но тем не менее женщиной она быть не перестала.
Вот и получается нелепица: замечала, видела, а между тем признание Тараса ее шокировало. А может, не столько само признание, как то, что против ее воли чуть не сорвалось с губ?.. Ведь как ни гони это из памяти, а слова, почти уже произнесенные в ответ, вкус которых до сих пор остался на языке, эти слова никак не прогонишь… «Я тоже тебя люблю», – хотела сказать она и удержалась лишь в самый последний момент.
Но как же так? Ведь этого не могло быть! Не могла она полюбить этого нелепого учителя, этого полумужчину-полуподростка, практически изнасиловавшего ее позапрошлым вечером!..
Подумала так – и самой стало стыдно. Никого Тарас не насиловал. Она вела себя ничуть не лучше. Да и вовсе не их в этом вина. Пора бы уже забыть про тот случай, стереть его из памяти, выжечь, вытравить. Правда, не стиралось ничего. Да и не в этом дело-то вовсе. Было, не было, все равно не могла она его полюбить. Вот не могла, и все тут!
Но полюбила ведь?.. Нет, нет, нет! Нельзя, невозможно. Это же бред, нелепица. Дикость!
А с другой стороны, почему дикость? Самое главное, Тарас понравился Костику, это она знала точно. И Тарас к Костику не безразличен. Так ей, во всяком случае, показалось. Он, конечно, мог притворяться, чтобы произвести на нее нужное впечатление… Нет, не мог. Не умеет Тарас притворяться. Совсем не умеет – и впрямь как ребенок. А вот жизнью рисковал ради нее и Костика по-настоящему, по-взрослому. После чего она на него наорала, наговорила гадостей. Вот ведь дура!.. А еще потому дура, что самой себе боится признаться, почему это сделала. Потому что уже тогда что-то почувствовала к этому славному неуклюжему парню. Почувствовала – и испугалась. Как самих этих чувств, так и того, что Тарас их увидит, поймет… А их не надо понимать! Потому что глупость это все! Дикость! Просто у нее мужика давно не было, вот она и запала на того, кто под руку подвернулся. Гормоны это все, инстинкты животные, а не чувства!