Сильнее бури

Рашидов Шараф

–  Постойте-ка, - прервала ее Айкиз, - вы - дочь Аликула Алиева?

Девушка кивнула.

–  Я немного знаю вашего отца, - сказала Айкиз.
– Вы ведь у нас недавно?

–  Я родилась здесь, в Алтынсае, - вздохнула Назакатхон и неожиданно спросила: - Можно, я расскажу вам о себе?

–  Говорите, я слушаю… -.

–  Так вот… - Назакатхон положила руки на колени и подняла глаза, словно собираясь отвечать заученный урок.
– Мы уехали отсюда, когда я была совсем маленькой. Где только мы не побывали! Но дольше всего жили в Голодной степи. Там как раз осваивали новые земли. Отец работал бригадиром. Вы не думайте, я тоже работала! Выла табельщицей, потом - секретарем…

Отец говорит: теперь все девушки должны работать, а то, говорит, и замуж за нужного человека не выйдешь… - Посетительница запнулась, улыбнулась растерянно и уже с меньшей уверенностью продолжала: - Ну, жили мы, работали, - я ведь не какая-нибудь бездельница, - а сердце тосковало по родным местам. Однажды отец пришел домой огорченный, озабоченный и сказал: «Как думаешь, доченька, не вернуться ли нам в родные края? Там среди родни и друзей нам полегче будет, поспокойней…» А я ответила: «Как снажете, отец, так и будет». И вот мы здесь, в Алтынсае. Отец уже вступил в колхоз, работает. Надо и мне куда-нибудь пристраиваться. Вы ведь поможете мне? Да? Отец сказал: «Айкиз - тоже женщина, она тебя поймет, позаботится о тебе».

Посетительница держалась скромно, даже с какой-то подчеркнутой скромностью, говорила задумчиво, перемежая свой рассказ грустными вздохами. Айкиз казалось: все это притворство, она принуждает себя быть сдержанной и серьезной, а в жизни она совсем не такая. Праздничный, веселый наряд, кокетливые жесты, беззаботно-лукавый взгляд, который она старательно прятала за черными лучами ресниц, и алые губы, жадные до радостей жизни, - все это не вязалось с ее серьезной, доверительной, раздумчивой речью. Подумав, Айкиз сказала:

–  Хорошо, я помогу вам. Вы говорили, что участвовали когда-то в освоении новых земель?

Девушка подняла на Айкиз испуганный взгляд и^ словно ожидая подвоха, нерешительно произ- йесйа:

–  Да… Мы… мы осваивали…

–  Вот и чудесно. Мы как раз тоже надумали поднимать целину. В этом году вам придется поработать на уже освоенных землях, а в будущем в мы направим вас в одну из «целинных» бригад. Думаю, это будет полезно и для вас и для нас. В ваши годы…

Но тут случилось неожиданное: Назакатхон заплакала, и на этот раз трудно было усомниться в ее искренности. Не отнимая от глаз батистового платочка, она бормотала сквозь слезы:

–  Я же училась в школе… Все говорят, что я хорошо пишу и умею вести протоколы… А вы меня - в поле… Потому, что я здесь чужая… Я ведь знаю, в колхозном правлении сейчас нет секретаря… Только я слышала - Михри опять на него метит!

У Айкиз была привычка: когда ей надо было поразмыслить над чьей-нибудь просьбой, она принималась ходить по комнате, вонзив руки в карманы жакетки, задумчиво опустив голову… Посетителю начинало казаться, что она его не слушает, но Айкиз вдруг круто останавливалась, возвращалась к столу и спокойно, подробно рассказывала собеседнику, чем и как думает ему помочь. Так и сейчас: она поднялась из-за стола, прошла к окну, постояла с минуту, легонько барабаня пальцами по подоконнику, а потом с укором сказала:

–  Относительно Михри вы ошибаетесь, она просится работать на новых землях. Вот и вам последовать бы ее примеру!
– Подумав, она спросила: - У вас есть дети?

Назакатхон в ответ только всхлипнула. Айкиз не поняла, что должен означать этот горький вздох. Как же поступить с этой девушкой, не привыкшей, видно, к настоящему труду, многого не понимавшей, слабой и беспомощной? И глаза у бедняжки на монром месте… Может быть, жизнь ее омрачена неурядицами или в семье что-нибудь неладно? Айкиз стало жаль, девушку… Правда, Назакатхон мало напоминала страдалицу, в ней угадывался

нрав веселый и беззаботный; но ведь внешность обманчива. К тому же, и веселым людям порой живется невесело. Откажешь девушке в ее просьбе - и к прежнему горю прибавится новое… Да и не было у Айкиз веских причин для отказа. Судя по всему, в поле от Назакатхон мало будет пользы… А у Кадырова действительно освободилось место в конторе. Почему же не рекомендовать Назакатхон на это место? Айкиз что-то написала в своем блокноте и, вырвав листок, протянула его Назакатхон:

–  Вот записка к Кадырову. Он оформит вас на работу. Смотрите не подведите меня! И утрите слезы, они вам не к лицу!..

Назакатхон осторожно смахнула со щеки последнюю слезинку. Спрятала в карман записку,с веселым облегчением поблагодарила Айкиз и быстро, чуть ли не бегом, вышла из комнаты.

Глава девятая

В СТЕПИ

День массового выхода, который Айкиз ждала с каким-то радостным нетерпением, оказался лишь началом новых забот, новых светлых надежд.

Но теперь Айкиз было легче. Дня через три после того, как над степью разостлался бессонный гул тракторов, из города вернулся Алимджан. Поздним вечером они пошли бродить по кишлаку, который Алимджан не видел уже несколько месяцев. Было темно, в небе серебряной изогнутой проволочкой повис молодой месяц; звезды задумчиво переглядывались друг с другом; далекой кисейной тучкой светился Млечный Путь - «соломенная дорога»… Алимджан и Айкиз, под умиротворяющее журчание арыков, прошли по притихшим улицам кишлака, посидели в саду, ноторый сейчас, ночью, выглядел нелюдимым и сумрачным. Потом Айкиз потянула мужа в степь.

–  Ты давно не был в степи, милый… Помнишь, какая она ночью? Она живет, разговаривает…

Они шли молча, знали, что успеют еще наго- пориться, а теперь им хотелось просто побыть вдвоем. Айкиз прижалась горячей щекой к плечу Алимджана и чувствовала себя самой счастливой на свете.

–  Как долго мы не виделись, Алимджан, - тихо, с запоздалой тоской, сказала она.

–  Мне кажется, несколько лет!..
– так же тихо ответил Алимджан.

–  Да, долгие-долгие годы!..

–  Целую вечность! Целую вечность, Айкиз!..

Под ноги им легла угомонившаяся пыль дороги, бегущей рядом с шоссе. Возле уха Айкиз мягко прошуршало крыло летучей мыши. Айкиз еще крепче прильнула к Алимджану и шепнула чуть лукаво;

–  Что бы я делала без тебя, Алимджан?..

Алимджан. улыбнулся.

–  Мне говорили, что ты тут без меня горами ворочала!

–  Без тебя? Нет, ты все время был со мной… Без тебя я не выдержала бы.

Выйдя в степь, они остановились и долго стояли, вглядываясь в ночь, слушая ночь.

Степь жила. Они были здесь одни, совсем одни; но это было не то одиночество, которого ищут люди, бегущие от людей. Они были одни, но в живом, обитаемом мире, богатом трудом и дружбой тружеников.

Айкиз любила ночную степь. Ночью жизнь степи была даже ощутимей, чем днем.

Днем степь не казалась такой необозримой. Мглистое знойное марево затуманивало дальнее очертания, степь была залита золотой лавой солнечного света. Песни и шепот, шумы и шорохи - все сливалось в ровный, сплошной гул.

Ночью же этот шумный, яркий, однообразнопестрый поток словно разбивался на отдельные ручейки. И тому, кто хотел послушать ночь, которая многим кажется пустынной и безмолвной, она удивительно красноречиво рассказывала о примечательных и скромных делах людей, обживающих степь.