Сильнее
Шрифт:
И конечно, именно в этот момент я решил проснуться.
Первое, что я помню, это лицо моего лучшего друга Салли. Он стоял около кровати, смотря на меня. Я обернулся и на другой стороне кровати увидел лицо его бывшей девушки Джилл. Честно, они выглядели не очень.
Это было поздним вечером во вторник, почти через тридцать часов после взрыва. Согласно предположениям врачей, я не должен был проснуться до среды. Поэтому Салли взял ответственность на себя.
«Я закричал: „БАУМАН, ПРОСНИСЬ“, – говорит он людям с гордостью. – Я прорычал это как-то так: „БАУМАН! БАУМАН! Проснись!“
На самом деле меня разбудила рука Джилл на моей голове. Я лежал где-то и чувствовал, что что-то легкое касается моей головы, и я открыл глаза.
Все мое тело болело. Они ввели мне морфин, чтобы облегчить боль, но все равно я чувствовал себя так, будто прошел через одну из этих драк в фильме, когда плохие парни бьют тебя в живот еще несколько раз, чтобы ты запомнил свое поражение, даже когда ты уже упал. Когда я повернул голову, мне стало больно.
Я пытался сглотнуть, но не мог. Мое горло было сухим, но я не мог пошевелить языком. Я запаниковал. Я думал, что я задохнусь. Затем я заметил трубку, которая была подведена к горлу.
Я уставился на Салли и Джилл. Они уставились на меня. Ожидание. Что я мог сказать? Ничего, только не с этой трубкой в моем рту. Я поднял руку и сделал движение, будто писал. Я думаю, что Джилл дала мне карандаш и бумагу.
Я написал:
«Лт. Дэн».
Салли рассмеялся.
– Только Бауман, – сказал он.
Лейтенант Дэн был офицером Форреста Гампа. Он потерял ноги во Вьетнаме.
Я потянулся к нижней части моего тела.
– Да, – сказал Салли с печалью, – Ты потерял ноги.
Я потянулся за бумагой снова. Мне нужно было еще что-то сказать. Я написал…
Боже, хотел бы я знать, что я написал, потому что все помнят нечто другое. Об этом написали много раз, сначала Блумберг Ньюс, затем Бостон Глоуб и другие. Я написал: «Сумка. Увидел парня. Смотрел прямо на меня». Это то, что помнит Крис – мой сводный брат по папиной линии, – и он был тем, кто говорил с прессой. Однако у членов моей семьи по маминой линии была совершенно иная версия. Они видели, что я рисовал картинки, хотя не могли прийти к согласию о том, что именно я рисовал.
Салли помнит, что я указывал на свои глаза. Затем рисовал рюкзак. Бомбу. Затем лицо. Я сделал знак пальцами, символизирующий, что я видел его.
И он понял.
Он вышел в коридор с моей запиской, его руки тряслись. Насчет этой единственной детали все пришли к согласию: когда Салли вышел из моей комнаты, он был бледный и весь трясся. Он не сказал ни слова. Он просто передал записку дяде Бобу (или, по некоторым версиям, отцу). Моя семья только пришла со встречи с ответственным за родственников жертв из ФБР. Там им рассказывали, как ФБР оказывает помощь родственникам с проживанием и питанием.
Дядя Боб (или, по другой версии, отец) передали записку сотруднику ФБР, которая позвонила в офис. Или дядя Боб позвонил в ФБР, чей номер был вывешен в коридоре.
До недавних пор я полагал, что агенты просто ждали меня. Я сказал неотложке в амбулатории, что видел подрывника, и мне казалось, что это было пару секунд назад. Конечно же я думал, что кто-то будет ждать меня, чтобы взять показания. Именно поэтому им потребовалась лишь минута, чтобы приехать.
Позже
Они спрашивали, что я видел.
– Я видел парня.
Они просили меня описать.
– Темная бейсболка. Темная куртка, может быть, кожаная. Темные солнечные очки.
– Какие?
– Ну… типа «авиаторов».
– JanSport? Вы точно помните это?
– Абсолютно точно.
Они спросили меня о телосложении.
– Он был белый?
– Да, белый.
– Почему вы приметили его?
– Он был какой-то загруженный.
Я первый раз сказал это, но эта фраза постоянно со мной. Она постоянно в моем сознании, когда я представляю Тамерлана Царнаева. Он был плохим человеком. Плохим в самом злом смысле этого слова. От него веяло тревогой. Одного взгляда достаточно, чтобы больше ни с кем его не спутать. Он бы выбил тебе зубы, если бы ты встал у него на пути.
– Было понятно, что он пришел не для участия в марафоне, – сказал я агенту ФБР. – Он был там по какой-то причине.
Я сказал им, как мы уставились друг на друга, а потом как он испарился, а рюкзак оказался на земле. JanSport.
– Приходите ко мне, – сказал я. – Если у вас будет видеозапись, приходите ко мне. Он был прямо передо мной. Прямо передо мной.
В конце я составил его описание на бумаге. Это все, что я запомнил. Я думаю, что беседа началась с того, как я его описывал. Я помню все до мелочей. Я могу представить их прямо сейчас. Но сказал ли я именно это ФБР? Как я могу быть в этом уверен? Не думаю, что они записывали разговор, и я не знаю, что случилось с моим описанием и первоначальной запиской. Полагаю, что это теперь в их папках с делами где-то там.
– Спасибо вам, – сказал в конце один из агентов. – Не возражаете, если мы заглянем позже?
Я кивнул, и они ушли. В тот момент мне было плохо. Но я был рад. Я сделал все, что мог, и чувствовал себя хорошо, будто я был частью команды. Я повернулся к отцу, который тихо сидел в углу:
– Ты думаешь, я помог?
– Ты помог, – сказал он, – Не думаю, что до разговора с тобой у них вообще было понимание, кого надо искать.
Это не имело никакого смысла для меня. Этот парень стоял в толпе. Повсюду были камеры. Как они могли не знать, кто это был? Как я мог быть единственным, кто заметил?
Мой брат Тим позже сказал, что он подслушал разговор агентов ФБР у лифта, когда те уходили.
– Что думаешь? – спросил один из них. – Тот парень сейчас под кучей обезболивающих.
– Это лучшие сведения, что у нас есть, – ответил другой.
Агенты вернулись спустя несколько часов. В этот раз они взяли с собой несколько фотографий. Это было поздней ночью, и в больнице было тихо. Я сидел на кровати в ярком свете двадцать минут, изучая фотографии с лицами подозреваемых. Я сдавал их обратно. Никто из них не был похож на парня, которого я видел. Если агенты и были разочарованы, они этого не показали.