Сильнее
Шрифт:
– Я думаю, что это не исключено.
– Он жив? – закричала она. – Скажите мне, он жив?
– Я не….
– Что вы имеете в виду? Что случилось? Жив ли мой сын?!
– Я не знаю ничего о его состоянии. Прошу прощения. Но он жив. Мне кажется, вам нужно позвонить в больницу.
К тому моменту мама впала в истерику. Она не закончила разговор по телефону, подошла к пустому столику и разрыдалась.
Вскоре после этого тетя Кетлин, жена дяди Боба, позвонила ей.
– Я еду за тобой, – сказала Кетлин.
– С Джеффом все в порядке? Пожалуйста, скажи, что с Джеффом все в порядке.
– Я не знаю, – ответила она, – Он жив. Есть фото. Я
– Это не мой сын, – сказала мама, когда наконец увидела фото часом позже. К тому моменту она была уже дома. – Это не мой сын, – повторила она. Мое лицо было таким бледным и выжженным, что я не был похож на себя.
– Это он, Пэтти, – сказала тетя Кетлин, кладя руку на ее плечо. – Смотри. Это его любимая рубашка.
Этот день был слишком выходящим из ряда вон. Абсолютный хаос. Я уверен, что в хаотичном состоянии находился весь город, но моя семья в особенности. Дядя Боб позвонил докторам, пытаясь оценить ситуацию по фото. Сестры мамы звонили друг другу, чтобы получить информацию и поддержать. Они обзвонили каждый госпиталь в Бостоне, снова и снова, но безуспешно – никто не мог найти меня. Мама и тетя Кетлин пошли в местный полицейский участок, отчаявшись ждать новостей. Но полиция не смогла помочь.
Наконец кто-то в Бостонском медицинском центре сказал:
– Подождите. У нас есть кто-то с похожим именем.
Я назвал им свое имя раз двадцать в амбулатории. И они все равно записали его неверно, когда принимали меня.
Итак, прошло пять часов, как моя семья наконец прибыла в Бостонский медицинский центр и узнала, что со мной произошло. Пять часов в попытках не смотреть на фотографию. Пять часов слухов обо мне в новостях. Семья знала, что я смертельно ранен, и только. Другими словами, пять часов страха.
Многие люди в Интернете были возмущены фотографией. Они считали, что это нарушает мои права, потому что я не давал согласие на публикацию. Они считали, что полная версия фотографии, без ног, была слишком шокирующей, даже в качестве хроники главных событий. После начавшейся неразберихи – и часто во время нее – большинство источников использовали обрезанную версию или накладывали черную полоску на нижнюю часть моих ног, где была видна кость. Некоторые, например сайт Theatlantic, показали фото, но закрыли пикселями мое лицо, так что меня было не узнать.
Но фотография распространилась. О ней говорили в Бостоне и даже за его пределами. До конца дня, когда люди собирались, чтобы поговорить о взрыве, они говорили что-то вроде: «Ты видел мужчину в инвалидной коляске? Тот, что без ног?»
Фото стало неким универсальным символом всей трагедии.
Однако эта фотография не досаждала мне. Мне бы хотелось, чтобы моя семья не узнала об этом таким путем; мне бы хотелось быть еще одной анонимной жертвой. Но это фото изменило мою жизнь.
Это мир, в котором мы живем. Многие люди делают снимки куда менее интересных вещей. Есть фотографии меня, стоящего около финишной линии до того, как взорвалась бомба, и даже фото меня, лежащего на земле. Чарльс Крупа, тот, кто сделал то самое растиражированное фото, работал на международное новостное агентство. Я не злюсь на него. Зачем бы мне злиться на журналиста, который выполняет свою работу? Я зол, что эти сволочи взорвали бомбу. Я зол, что потерял ноги и что многие люди, которые с тех пор стали моими друзьями, потеряли их тоже. Я зол, что три человека были убиты, включая восьмилетнего мальчика.
А фотография? Она лишь показала то, что случилось. Бомба
Но это не то, о чем говорит фото. Не совсем то. На ней не показана бомба, и на ней не показано, как я получил травму. На ней показано то, что произошло после: как храбрые люди устремились на помощь жертве страшного теракта. И эти люди спасли наши жизни. Три человека погибли в происшествии. Но никто не погиб в больнице или по пути туда. Никто не погиб от увечий в последующие несколько недель. 260 человек получили травмы и увечья, но благодаря храбрым людям у нас есть шанс продолжать любить, смеяться и вдохновляться, как раньше.
Поэтому фото не беспокоит меня. Это не фотография разбитого сердца, хотя мне до сих пор больно на нее смотреть. Это фотография надежды, потому что парень без ног, обожженный, весь в порезах и смертельно бледный, все-таки был жив.
И он не собирается сдаваться.
Единственным человеком, кто не видел фотографию, по крайней мере поначалу, была моя девушка, Эрин. После нашей встречи на 18-й миле, она двигалась с расчетной скоростью миля за девять минут. Таким образом, она должна была прибыть на финишную черту прямо перед взрывом бомбы.
Но у нее очень сильно заболело колено на вершине Хартбрейк Хилл. Какое-то время она шла, чувствуя острую колющую боль в колене при каждом шаге. При мысли, что она может не закончить забег, она сильно разволновалась. Даже немного поплакала. Но она продолжала идти, пока боль не утихла.
Затем она наткнулась на стену на 25-й миле, прямо перед эстакадой на Бэкон-стрит. Я не имею в виду стену бегунов, настолько плотную, что никто не мог продвинуться вперед. Эрин сперва подумала, что слишком многие хотели пересечь финишную черту. Она посчитала, что забег плохо организовали, и забеспокоилась о своем финишном времени. Затем слухи начали распространяться.
Дорога была перекрыта.
Был взрыв.
Нет, это была бомба.
Бомба была рядом с финишной чертой.
Нет, она была в толпе около финишной черты.
Никто не знал число пострадавших. Никто не знал, были ли погибшие. Никто не мог дать точной информации. Почти каждого бегуна кто-то ждал, но едва ли у кого-то из бегунов был мобильный. Кому нужен мобильный, когда ты бежишь марафон?
Шок начал распространяться. Люди ломились во все стороны. Женщина около Эрин упала в обморок; Эрин осталась помогать ей, пока не пришла медсестра. Эрин думала о Реми, Мишель и обо мне на финишной черте. Ее младшая сестра, Джилл, должна была встречать ее там. Эрин не знала, что Джилл нас не нашла.
По какой-то причине Эрин в особенности волновалась о Реми, ее лучшей подруге со средней школы. У нее было плохое предчувствие, что что-то случилось с Реми. Она не осознавала, что плакала все время, пока какая-то пара не остановила ее и не спросила, все ли с ней в порядке. Они купили ей бутылку воды и дали позвонить. Она пыталась дозвониться до Реми, до Мишель, до меня. Без успеха.
Она наткнулась на свою старшую сестру, Гейл, которая сообщила ей, что две бомбы взорвались в толпе. Гейл видела это, но не пострадала: была по другую сторону улицы. Она слышала, что Реми ранена, но больше ничего не знала.