Сильнейшие
Шрифт:
Тот не успел открыть рот. С другой стороны прилетело:
— Имма, что бы ты ни сделала, это сделаешь ты. И доверять решение другому не слишком разумно — не обманись.
Молодая женщина послушно кивнула:
— Тогда я решу потом. — И снова поглядела на приятеля, ища подтверждения — правильно ли?
Тот отмахнулся от подруги, словно от мошки:
— То есть ты уже приняла решение лезть не в свое дело? Превосходно.
— Мне будет интересно попробовать, — сказала, и щеки ее заалели.
— Понятно, — Ийа со вздохом принялся рассматривать
— Ты согласилась, — сказал Къятта утвердительно, скрепляя договор.
— Можешь не напоминать ей об этом! — сухо прозвучало со стороны.
— Я не смогу ничего сделать до новой луны, — сказала Имма с сожалением. — Это еще семь дней…
— Я думаю, она не умрет… Может быть, встанет сама, — досады скрыть не пытался, как и слабой веры в то, что мать способна вернуться самостоятельно.
Ийа подхватил Имму под руку, увлекая за собой. У самого поворота в проулок обернулся и спросил, и не понять было, всерьез или издевается:
— Зачем ты все это затеял? Какая тебе разница, вернется она или потеряется окончательно?
— Она моя мать.
Къятта чуть подался вперед, будто и впрямь в круге: ударит гонг, и поединок начнется; но противник только кивнул вполне понимающе и скрылся, уводя за собой Имму.
Чинье казалось, что уже привыкла к оборотню — перед каждой встречей испытывала дрожь, но старалась не обращать на это внимания. Привыкла… только чувствовала себя, будто огонек тин держала на ладони — не расслабиться ни на миг. Каждый раз боялась — остановится сердце, настолько безжалостной была его Сила. И просто забавы его… не жестокие для энихи, они мало подходили человеку. Не всегда понимал, когда стоит остановиться.
И у него не только в крови было пламя, оно и наружу рвалось. Один раз таки вырвалось — вспыхнул край шкуры, на которой лежали. Девушка закричала, а он засмеялся. Загасил огонь быстро, одним движением — Чинья с ужасом и восторгом наблюдала за ним; движения играющей кошки, скупые, точные и не скованные ничем… Встретила бы на улице, не зная, кто это — наверное, залюбовалась бы. Но делить с ним ложе, гадая, чем это закончится на сей раз — тяжко и страшно. Энихи, говорят, в порыве страсти или просто играя сильно кусают друг друга. А человека такой укус способен оставить калекой…
Порой почти набиралась смелости попросить — позволь мне просто жить у себя, не зови; каждое твое «я буду ждать вечером» — это приказ, хоть ты и смеешься… но свинцом наливался язык. Уже не из страха — может, и отпустил бы. Но как представляла себе, что снова станет лишь простой вышивальщицей… Ведь придется покинуть и старшего — они неразрывны.
Трогала серьги — белое золото с зелеными искрящимися камнями, дорогой подарок. Еще был браслет изумительной чеканки… отрез тончайшей ткани из шерсти серебряной грис и шарф-паутинка… старший небрежно набросил ей на плечо и не скрыл удовольствия, видя оторопелую радость девушки.
А младший ничего и никогда ей не дарил… правда, стоило ей засмотреться на причудливую морскую раковину оттуда, из-за перевала, бесценную — махнул рукой — мол, бери…
Чинья уже три недели не брала в руки иглу — и досадовала на себя. Зато с гордостью рассматривала прежние работы, те, что не пошли на продажу. Умелые, стежок к стежку, и не просто ремесло — искусство. Разве не живые глаза у этой цапли? Разве не верно схвачено движение кролика — насторожился, вот-вот и поведет ушами?
Но рука опускалась, едва касалась короба с нитками и отрезами тканей. Да и пальцы дрожали — не так-то просто давались проведенные с оборотнем часы.
Острым ногтем водил по животу Чиньи, рисуя узоры. Алая дорожка оставалась — еще чуть сильнее нажать, и выступили бы крошечные капельки крови.
— Вышей мне что-нибудь, — сказал, поглядев на дело рук своих.
— Что?
— Пояс… ну, энихи на нем, что ли! — рассмеялся. Потом сумрачным голос стал:
— Или нет. Волка. Белого.
Откинулся на спину:
— Мертвого.
Чинья напряглась, чуть отодвинулась в сторону:
— Ты…
— Ну?
Вдохнула глубоко и проговорила быстро, боясь не успеть:
— Ты ненавидишь ее… или наоборот?
От удара перекатилась по шкуре и отлетела в угол. Полог повис на одной петле — с такой силой отбросил, выбежав — скорее, выпрыгнув из комнаты. В первый миг Чинья смертельно перепугалась за мать. Выбралась из дома Тайау — ей не мешали — и, легкая, помчалась к своему дому. Собраться и уйти, пока время есть. Хоть с пустыми руками. Остановилась, лишь налетев на забор — сосед смотрел на девушку удивленно. Чинья стояла к нему вполоборота, низко опустив голову, и не было видно распухшей щеки.
— Чинья, ты что?
Нас разыщут, думала Чинья… или звери съедят в лесу. Две женщины — что они могут?
— Скажи, дядюшка, — дрожащим голосом проговорила она, бочком приближаясь к соседу. — Ты охотился, много разного знаешь. Такой зверь, как энихи — что делает, если кто-то подпалил ему шерсть?
— Если в клетке — он не простит. Он и клетки-то не простит никогда, даже рожденный в неволе, не то что огня.
— А на свободе?
— Если сразу не разорвет в клочья, будет обходить стороной то место, где ему причинили вред. Долго…
— А месть?
— Это пятнистый ихи мстительный, да акольи. Энихи и волки — нет, они живут одним днем.
— Но они могут… привязываться или ненавидеть кого-то? — спросила, опираясь на стену.
— Могут… те, что в неволе. Про диких не знаю. А тебе зачем?
Развернул к себе девушку, присвистнул:
— Эх, как тебя! Кто? — поднял руку, пальцы поднес к щеке Чиньи. Дергающая боль разливалась по ее лицу, но девушка только сейчас подумала о ней.
— Кто же тебя? — тихо снова спросил сосед, поднимаясь. Эх и ударили… скула вздулась и посинела, и кровь из ссадины в уголке рта сочится. — Девочка, за что?