Сильнейшие
Шрифт:
Ужас упал на него клейким пологом, сетью гигантского паука — юноша вскрикнул, рванулся назад, снова жалобно закричал, запутавшись в невидимой сети — и, углядев в зарослях перед собой сверкнувшие алым глаза, исхитрился порвать паутину. Перекатился по земле вбок, слыша дыхание огромного зверя, со всей силы швырнул два дротика в мохнатое тело чудовища.
Полный боли вопль был последним, что он услышал — умирающий зверь успел-таки прыгнуть.
Девушка поцеловала голубя перед тем, как разжать руки. Письмо — клочок тонкой кожи — надежно
Голубь описал полукруг над головой девушки и легко устремился на север.
Этле поглядела на озеро, по берегу которого ехала уже долго, задумалась — как наяву представила, что на край каменного карниза садится птица, воркует, важно вышагивая туда и сюда. Руки человека снимают с ее лапки крохотный сверток…
А что потом?
Правдой ли были слова южан о замыслах дяди и прочих? Или она совершила глупость?
При мысли об этом холодная змейка проползла по сердце, лизнула его раздвоенным язычком. Тогда Айтли… но нет же, единственного оставшегося заложника они будут беречь.
Через день Этле отправит второго голубя. А сама тем временем доберется до Уми… путь нарисован, провизии много, ни один зверь не тронет уканэ. И даже южане уйдут с ее тропы.
Этле потерла руку чуть выше запястья — привыкла к браслету, кажется порой, что не хватает чего-то. Если Киаль ничего не напутала, если дядя и вправду… то он остановится, не посмеет. Почему так легко думать худшее о родных? Почему поверила сразу?
Этле положила обе руки на седло фыркнувшей грис и так замерла, ловя невидимые паутинки леса, сплетая из них очередной полог-защиту. Легкий, как паутинный шелк, полог — силы надо беречь.
Снова кольнула мысль о брате, но девушка досадливо мотнула головой, прогоняя ее — сейчас надо подумать о защите. Оставшегося заложника будут стеречь, как одноглазый оберегает свой уцелевший глаз. Ты прости, сказала она беззвучно. Тебе трудно… но я постараюсь помочь нам обоим.
Когда раздались — один за другим — полные боли крики, за оружие схватились все, кинулись к лесу. Къятта был первым — и все же успел приказать двоим: оставайтесь и ждите. Он и зверя заметил первым, и подал знак остальным — замрите; а сам кинулся вперед.
Им недолго пришлось бежать — скоро они услышали шорох папоротника; ветки ломались под тяжестью зверя. Энихи приплелся к лагерю, орошая кровью траву. Возле лопатки торчал обломанный дротик, и рана была на боку. Лег возле ног старшего, прижал уши, дрожа, глаза испуганные.
— Успокойся, малыш, — прошептал молодой человек, проводя рукой по густому меху, — Все хорошо.
Если бы. Дротик зазубренный… у самого позвоночника. Если неправильно повернуть, мальчишка навсегда потеряет способность двигаться. А целителя энихи не подпустит…
— Все хорошо, не бойся, — шептал, гладя по голове, почесывая за ушами огромную кошку, а пальцы другой руки осторожно нащупывали, как именно повернут дротик; прикидывал, как его вытащить. Больше никого в мире не существовало.
Зверь тихо застонал — мягкий глубокий звук, похож на мяуканье. Страшно ему, чувствует — плохая рана. С человеком было бы проще, но ему сейчас нельзя перекидываться, погибнет наверняка.
Но — и хищник понимает, терпит. Пришлось делать разрезы — шкура энихи прочная, шерсть густая. Но просто так не достать острие. Очень ласково говорил с ним — когда братишка в человечьем обличье, такого нельзя позволить: невесть что о себе возомнит, или попросту разозлится. Слова, которые, пожалуй, ни разу в жизни не произнес, просились с языка сами.
Осторожно потянул дротик, молясь Бездне, чтоб не обломился острый зубец.
Едва заметил, что мимо пронесли тело юноши-синта. Кусочком сознания испытал сожаление — совсем молодой… хоть и не в меру горячий был. Нетрудно сообразить, что произошло — северянка уже не один полог соорудила, прикрывая побег. Перевел все внимание на прерывисто дышащую огромную кошку.
Некоторое время энихи лежал неподвижно. Кровь стекала по черной шерсти — ладно хоть тонкой струйкой, не фонтанчиками.
— Перекидывайся! — мягко, но нетерпеливо проговорил старший. Вздрогнули уши зверя, но сам он не шевельнулся.
— Ты слышишь меня. Давай. Сейчас.
Огромная кошка вздыбила короткую гриву, приподнялась, припала на передние лапы, сжалась, готовясь к прыжку. Судорога прошла по телу — и через миг оно было уже человеческим.
Кайе оперся на руку, согнув ее в локте — лицо исказилось от боли. Опустил голову. Старший поддержал его.
— Я скоро стану прежним, — проговорил юноша, нe поднимая лица.
— Конечно. Пробуй подняться, я помогу.
— Я скоро уже… правда!
Вскинул глаза — темные, большие — просящие. У старшего холодок по спине пополз. Хотел что-то сказать, но проглотил слово, не успев открыть рот. Вот как ты все понимаешь, зверек. Не буду разубеждать. Не стоит.
— Идем. Недолго. Держись за меня.
— Нет, я… сам, — отстранил руку, словно каменный весь. Больно — а боится дернуться, показать эту боль. Нет, не ее — слабость. Не только старшему — себе самому.
— Идем, не глупи, — поддержал, чувствуя напряженные мышцы. Кровь потекла сильнее.
Синта-охотники наскоро соорудили шалаш, накидали внутрь мягких веток.
Довел до шалаша — навстречу уже спешил единственный умеющий лечить; он помог лечь, осторожно принялся осматривать раны. Та, что на боку, оказалась простым разрезом, только крови много. Вторая куда серьезней — глубокая.
Целитель встретился взглядом с Къяттой, и тот поднялся:
— Сейчас ты будешь спать. А потом я за тобой приду. — Къятта разговаривал нарочито спокойным тоном, словно с ребенком… или животным. Сейчас иначе нельзя.
Еще раз взглянул — лицо почти полностью скрыто в изготовленной наскоро подушке, короткая густая прядь на щеке — и вышел.
Над головой сплетались ветви — совсем как в стенах шалаша, только тут сквозь них проглядывало синее-синее, темное небо.
«Он испугался остаться калекой… звери убивают ненужных. Даже вожаков. А он…» — встряхнул головой, отгоняя неприятные мысли. Заодно спугнул вечернего мотылька, вившегося возле щеки.