Сильнейшие
Шрифт:
— Видишь, там голова? Это Повелитель Орлов. Говорят, внутри она пустая, но выложена изумрудами. Потому и глаза у Повелителя горят иногда…
Огонек присмотрелся к пустым глазницам. Жутковато… а уж если полыхнет оттуда зеленым светом — и вовсе беги со всех ног.
— Я уж подумал — настоящая… Ну а там хоть кто-то бывал?
Кели вздохнул:
— Не получается… И боятся, по правде сказать. Говорят, там и летучие мыши живут, злые, с вооот такими зубами! Только они спят днем. Я бы залез… — он покосился на больную ногу, — Куда мне. Ну, может, ты сумеешь? Ловкий…
Огонек ощутил себя большим и сильным. Разве не приходилось ему
— Ладно… Только как же туда лезть? Не у всех на виду же. А ночью сам говоришь — мыши…
— Так рано утром никто не ходит сюда! — заторопился Кели.
— Что ж, я попробую, — солидно и чуть свысока сказал Огонек. И самому интересно, и Кели приятное сделать… да и прославится на всю Тейит. Уж по камням-то лазить — не привыкать.
На всякий случай выпросил у Атали веревку. Проснулся еще до рассвета. Страшновато было шагать по темному городу, по камню гулко шаги отдавались. Где-то далеко в горах выли акольи — далеко разлетались звуки; гремели сверчки в щелях изгородей и с едва уловимым ушами писком носились летучие мыши, напоминая о тех, что живут в каменной голове.
Добрался, когда уже почти рассвело. Кели ждал в условленном месте — возле самой скалы.
Возле Повелителя Орлов не оказалось больше никого — судя по всему, народ и так сюда не больно ходил. Вот и отлично, никто не помешает. Огонек примерился — и пополз вверх. К левой глазнице было не подняться, гладкий склон. А к правой — вполне, ветер выгрыз в камне довольно широкие ступени. Для ловкого и умелого не так трудно. А проще всего на веревке сверху — но это ж на какую высоту забираться, да и обходить долго! Показать себя умелым и ловким хотелось очень — ну, не покрасоваться перед хромым, конечно, так Кели и не завидует.
Огонек лез, прижимаясь к скале, а ветер поддерживал сзади широкой ладонью — не налетал хлесткими порывами, просто клубился за спиной. Четыре человеческих роста — не особенно высоко… Добравшись до перьев на шее орла, засмеялся — и впервые вниз поглядел. Руки ослабели, и подросток поспешно перевел взгляд вверх, на огромный клюв. Вблизи тот не выглядел настолько уж правдоподобным, и все же столь близкое соседство пугало.
Цепляться за каменные перья оказалось весьма удобно, и Огонек скоро оказался вблизи глазницы, повис, перегнувшись пополам, перевалился внутрь головы. Там было довольно темно еще — солнце вставало с другой стороны. Я сумел! — едва не выкрикнул во все горло. Сообразил, что не стоит привлекать внимание — вдруг кто услышит? Из мешочка на поясе достал крошечный светильник и кремень. Огонь загорелся с одного удара, и полукровка поднял руку повыше, водя глазами по сторонам. Его ждало жестокое разочарование — внутри стены оказались простым серым камнем, и никаких изумрудов. Только на месте, где у живого орла крепился бы язык, лежал пористый черный булыжник с пол-Огонька величиной. Видно, затащили его через замурованный ныне проход.
Раздосадованный, Огонек высунулся наружу, щурясь немного — утро успело в силу войти.
— Слезай! — резко окликнули его снизу. Свесив голову, увидел мужчину со шрамом на лице… узнал — тот, что живет рядом с Кави.
Огонек спустился поспешно, позабыв о высоте, ободрал кожу на локтях и коленях. Пальцы северянина пребольно ухватили его за ухо.
— Что ты там делал, южное отродье?
— Я полез посмотреть, — сказал Огонек, попытавшись оглядеться в поисках Кели. Взвыл — человек едва не оторвал ему ухо.
— Ни один человек не смеет прикасаться к Повелителю Орлов!
— Но я же не знал! — холодея, пролепетав Огонек. — Мне сказали…
— Кто и что тебе сказал?
Зажмурившись, Огонек замотал головой. В носу противно защипало — теперь боялся открыть глаза, чтобы не потекли слезы. Не боли — обиды. Кели — понимал все? И удрал, заметив этого воина?
— Мне сказали, что голова изнутри выложена изумрудами. Я захотел проверить…
— Изнутри, говоришь? Ничего, когда полетишь со скалы, узнаешь, какого цвета у тебя мозги!
— Как… со скалы? — пролепетал Огонек.
Тот не счел нужным ответить.
Пожалуй, Огонек испытал бы разочарование, если бы разговор Сильнейших Тейит достиг его ушей. Ни грома, ни молнии, разве что Лайа сидит в кресле неподвижно, будто проглотила кол. И лицо соответствующее. А за окном — чудесное утро, уже переходящее в день, небо легкое-легкое, и единственное золотистое облако отращивает длинный хвост и плывет к горизонту.
— Я удивляюсь тебе и считаю, что тебя настигло временное помутнение рассудка, — Лайа с явным сожалением произнесла слово «временное». — Это лесное отродье обосновалось в городе, как среди тех полуживотных, по всему явно равных ему! Оскорбление Дома Светил, а теперь и…
— Никто не знает об этом, кроме Тилави, — ровно проговорил Лачи. — Он будет молчать. Дорогая, ты же сама понимаешь — пусть бы хоть гнездо себе свил в голове Повелителя Орлов, полукровка нам нужен.
— Он должен быть наказан! Не лишением жизни, но как-нибудь иначе.
— Тилави и без того перепугал его до полусмерти. О наказании станет известно другим, начнутся ненужные разговоры — почему осквернивший запретное до сих пор жив и здравствует?
— От него одни неприятности!
— Что делать — пока нам остается только терпеть, — тонко улыбнулся, — И посуди сама — для существа, воспитанного дикарями и юва, он удивительно умен. Ему ведь не четырнадцать весен, моя дорогая… по уму не больше двенадцати, если не меньше — когда он потерял память? И до этого толком не видел людей. Но мальчик умеет соображать и учиться. Вот только пока он маленький дикаренок.
— Хорошо, ты меня убедил, — раздраженно произнесла Лайа. Негромкий голос Лачи убаюкивал, словно журчанье ручья в жаркий день.
Понурый, Огонек сидел у себя в комнате и не знал, что и думать. В глубине души утешал себя — мало ли кто что скажет в сердцах? Если б хотели убить, уж точно не привели бы обратно в Ауста! Да и посудить здраво — такая приманка для любого мальчишки эта голова! А там внутри — подумаешь, ценность, только один булыжник!
Посланного за ним человека встретил, окончательно успокоившись. А обнаружив, что привели всего-навсего к Лайа, а не куда-нибудь в страшный каменный мешок, почти повеселел. Благо, и встретили его не приговором, а всего лишь нравоучениями.