Сильнейшие
Шрифт:
Обратился к угрюмым охотникам:
— Хватит. Возвращаемся.
Велел отдыхать пару часов, потом быть готовыми. Наблюдая, как собираются в путь, сам не прикоснулся ни к чему. Прислушивался — не донесется ли звук из шалаша? Остаться тут на ночь — может, и стоило бы. Мальчишке станет получше… если станет. Целитель не больно умелый, Къятта набирал загонщиков, а не лекарей. Наконец решил — да, едем сейчас. Никому из синта его сомнения не были ведомы.
Зашел в шалаш, осторожно провел рукой по щеке младшего. Тот вздрогнул во сне, вызванном зельем, и не сразу открыл глаза.
— Мм?
— Скоро
Мы не сможем ехать вдвоем на одной грис, думал Къятта. Он уже не ребенок — животное просто не выдержит, разве совсем недолго. А сам… хорошие целители дома, в Астале. Да и они… Услышал, что младший что-то говорит полушепотом, склонился к юноше. Тот вновь шевельнул губами:
— Я доеду. Смогу. Лучше сразу… потом сделай, что нужно.
— Ты прав. — Неохотно сказал. Если рана воспалится, он просто умрет в лесу. А скорый путь домой, пусть не такой бешеный — должен выдержать. Он постарается.
— Ты прав, — повторил очень зло.
Что ж… вожак тот, кто сильнее. Но подле вожака слабый стоять не будет. Мальчишка скорее вывернет себя наизнанку, но не покажет слабости.
Охота закончилась, и Къятта дорого дал бы, чтобы ее не было вовсе. Он не сомневался, что северянка погибнет, в чаще или от рук своих же — и наплевать было на нее. Дорога обратно показалась очень короткой — а ведь ехали медленнее. Младший сам торопил — быстрее… не ради целителя. Его приходилось привязывать ремнями к седлу — иначе упал бы.
— Надоело так… я же не груз, — едва слышно сказал, единственное за все время пути. Да, недолгим путь показался, но вымотал как никогда. Когда миновали первые поселения, Къятта испытал облегчение и радость — а уж когда показались окраины города… Хорошо хоть дом стоял с этой стороны — не пришлось ни объезжать город по дуге, ни появляться у всех на виду.
Передал младшего на попечение служанок матери, а сам не мог найти себе места. Мальчишка скоро поправится… а потом-то что?
Пытался найти успокоение рядом с Улиши, забыться, благо тело ее — сладкий мед и хмельное питье, и она рада была возвращению избранника… но все равно внутренним взором видел глаза — растерянные, испуганные, просящие — полные готовности умереть. И не просто готовности… сам он — убил бы?
Что-то хрустнуло.
— Ай! — вскрикнула Улиши, и Къятта отшвырнул ее, не обращая внимания на слезы, катящиеся по щекам молодой женщины, на неестественно выгнутую руку, которую она держала на весу. Сломалась, отрешенно подумал он. Какие хрупкие кости — теперь неделю как минимум до нее не дотронуться…
— Что ты? Зачем? Помоги мне! — плакала она.
— Замолчи, самка ихи! — Поднялся, не глядя на нее, откинул назад тяжелые волосы, шагнул к дверному пологу. Бросил на женщину косой взгляд, кликнул слугу, велел привести целителя.
Пошел прочь от нее.
Куда? — думал, шагая по коридору. Младший скоро поправится… но страшнее всего сейчас оказаться с ним рядом, и снова… быть вожаком. Или позволить ему бросить вызов.
Дым шеили… темный напиток айка. Не помогало ничего. А может, и помогало, кто знает, как было бы без всего этого. Огромная золотая луна ползла по небу, задевая верхушки деревьев, отчего те качались, и подрагивала сама. Огромная — а ведь должна идти на ущерб. Сгинь, сказал он луне, и та послушалась, пропала за деревом. Это насмешило, но ненадолго. Он встал и не отходил от окна, надеясь, что ветерок унесет неприятные мысли. Но они крутились вокруг, свисали со стен и потолка паутиной.
Ты нужен мне, малыш. Я и сам не знал, насколько. Неважно, сила в тебе или слабость — даже стань ты калекой, я любил бы тебя. Но ты не поверишь.
Чинья не думала, что он станет с ней разговаривать. Когда Къятта пришел, только забилась в угол, поскуливая, словно едва родившийся зверек.
— Он едва не погиб, — сказал Къятта, останавливаясь возле девушки.
Поскуливание оборвалось полувсхлипом-полувизгом, Чинья втянула голову в плечи и замерла.
Но тот сказал неожиданно мягко, без тени насмешки:
— Я благодарен тебе. С твоей помощью он стал почти прежним… не знаю, надолго ли.
Присел рядом с ней, положил пальцы на запястье Чиньи, будто хотел сосчитать удары ее сердца.
— Скажи, почему северянка сделала эту глупость?
Из горла девушки вырвалось нечто нечленораздельное, и она замотала головой. Къятта продолжал, настойчиво, добиваясь чего-то непонятного Чинье:
— Она оставила своего брата. На что рассчитывала? Или они были в ссоре?
Но Чинья только мотала головой и вздрагивала. Со вздохом южанин поднялся. Почти с жалостью взглянул на девчонку и вышел.
Отыскать виновницу побега северянки труда не составило — покаянно пришел сосед Чиньи, рассказав, что он рисовал карту, служанки припомнили, как девчонка сновала туда-сюда, собирая припасы. И грис она выпросила, и сейчас диву давались, что никто не заподозрил неладного. Да и сама она даже слова не сказала в собственную защиту — в домике матери сидела, как в норке, пока за женщинами не пришли. До последнего, кажется, не верила, что все это — всерьез.
Киаль испытывала не злость — обиду.
— Мы же все дали ей! — горько и недоуменно говорила каждому родичу. — Им обоим!
— Да замолчи ты! — сказал наконец Къятта.
На сей раз под этой крышей собрались не только домочадцы Ахатты — все взрослые, принадлежащие Роду — те, кто пожелал придти. А пожелали почти все. Случай неслыханный — среди «своих», взятых под руку Рода, встречались нарушители закона, но никто и никогда не предавал покровителей — да еще тех, о милости которых просил совсем недавно. Что Чинья умрет, и речи не шло — само собой. Кроме матери, у нее не было родственников — жаль. Осталось решить, как именно умрут обе — даже мать должна получить нелегкую смерть. За то, что вырастила такую дочь, что позволила ей, не уследила… Одна из женщин предложила вывести их в круг и убить там — пусть видят все. В круге нельзя сделать смерть очень медленной, возразили ей. А эти — особенно Чинья, мать еще куда ни шло — заслужили смерти не только жестокой, но и весьма долгой.