Сильнейшие
Шрифт:
— Мне нужно что-нибудь, закрепить волосы.
— Конечно.
Через пару мгновений вложил в его ладонь длинный кожаный шнурок. Айтли неторопливо скрутил волосы жгутом, закрепил шнурком, обвязал его вокруг головы. Глянул на небо. Потом шагнул вперед.
— На что ты рассчитываешь? — тихий и мягкий голос справа.
— Я не знаю, — честно ответил. — Быть может, на чудо.
Юноша понимал — атаковать бесполезно. Тело противника — текучий металл, живое оружие; видел, как тот одолел Тарру. А его самого обучали азам — ну разве, чуть больше. Может быть, удастся хотя бы защищаться…
Ударил
Он потерял равновесие и упал на одно колено. В следующий миг его ткнули лицом в песок. Вторая рука южанина стиснула его запястье, отводя руку юноши назад — он не мог шевельнуться.
— Тебе достаточно? — тихий голос.
Ответить сразу он не мог — песок мешал. С трудом повернув голову, отозвался:
— У меня нет выбора.
Ничего не случилось. Даже не почувствовал чего-то особенного — и страх, и ожидание попросту кончились, ведь не бесконечен же их запас, в самом деле. Остался, пожалуй, легкий интерес — победитель, чем дальше отходили от круга песка, тем больше становился напряженным, и, пожалуй, он-то как раз испытывал страх.
А свечения Айтли больше не видел — не только вокруг него, вообще. И единственного было жаль — этого невесть откуда взявшегося умения.
Способностью видеть будущее недавний заложник не обладал — но стоило пожить среди южан, чтобы хоть немного начать их понимать. Айтли знал, как использовать оставшееся время — он старательно подтягивал к себе малейшие ниточки, дрожащие между ним и сестрой, и прекращал их дрожь, стягивая тугим узлом и прижимая к земле. Земля — одна для всех, но она дает Силу только плодам, не людям. Это было лучшее незримое полотно, созданное Айтли.
До самой темноты никто юношу не тронул. И даже не заходили. А он был совершенно спокоен. И разум, и чувства находились в полной гармонии — он проиграл, и проигрыш надо принять достойно. Разве не в спокойном достоинстве, не в здравом рассудке сила Севера?
Он именно проиграл, а не просто позволил распоряжаться собственной жизнью тем, кто захочет ее потребовать.
Когда Айтли позвал победитель круга — поднялся так же спокойно.
Айтли шел впереди; каждый шаг мог оказаться последним, но юноша не делал попыток обернуться. Он принял свою судьбу там, на желтом песке, и не станет устраивать развлечение этим… Неважно, что рядом всего один человек. Все равно. Только о сестре думал, стараясь как-то закрыться от нее… неважно, что будет. Ей это чувствовать совсем не надо.
— Стой, — раздалось сзади, и юноша остановился. Ледяные сухие пальцы нажали какую-то точку у него на шее и еще одну — за ухом. Айтли ощутил, что тело не слушается, хоть и не валится на пол. И даже это не испугало.
Айтли рассматривал стену. Стена была темной, но неровные отсветы факела вытаскивали из тьмы каждую трещинку. Хорошая кладка, прочная. Пятно-завиток в виде смешного зверька… лисенка? Пусть будет лисенок. Когда на него падает свет — почти рыжий… А выпуклость рядом — горка, за которой так хорошо прятаться…
Он услышал шорох и сдавленный звук — не стон, не крик, нечто похожее на всхлип и до одури неприятное. Шорох. Легкие шаги. Руки и ноги уже начинали понемногу слушаться, но обернуться Айтли пока не мог. Еще немного, подумал. Что немного, не додумал — голова сама повернулась, непослушные мышцы подчинились усилию мысли.
Потом увидел, что скрывалось за спиной.
На плите лицом вниз, раскинув конечности, простерлась фигурка. Подросток, младше Айтли, судя по телу — лица не было видно. Зато и в полутьме разобрал — кровь, мальчишка лежит в луже собственной крови — и она стекает по желобу в черную чашу.
Больше ничего не успел рассмотреть — сильная рука намотала на кулак его волосы, оттянула голову назад. На смену уколу страха пришло удивление. Нет, подумал он, я же есть, я дышу… я не могу умереть. Даже когда нож полоснул по горлу, несколько мгновений не верил. Попытался вглядеться в алое-алое небо (откуда оно в подземелье?), но не успел.
— Стать полым стеблем, по которому пройдет темное пламя, — шепнул человек строчку из древнего свитка. Но любой стебель — полый… что будет с телом, по которому промчится темное пламя Тииу? Ийа прогнал эти мысли, глядя на неподвижные тела на полу. Он сделал уже слишком много, чтобы идти назад. Можно, конечно, только зачем?
Северная и южная суть соединились в черной обсидиановой чаше — копии той, перед которой Имма смотрела в огонь. Только эта располагалась в сердце Хранительницы, и башня уже зашевелилась, испуганная тем, что стучало в ее основание.
Тогда он опустил руку к чаше, помедлил; зачерпнул темную в свете единственного факела жидкость и сделал глоток. Опустил руку, не вытирая.
Камни дрогнули, невероятно низкий звук наполнил подземелье, заставляя сворачиваться в клубок, зажимать уши руками — из носа и ушей потекла кровь, будто та, которой он глотнул только что, вытесняла его собственную; внутри тела ворочалось что-то огромное, грозящее порвать человеческую оболочку и выбраться наружу. Мозг, казалось, вот-вот лопнет, разлетевшись по стенам — но молодой человек сжал в руке глиняную бутылочку, хранящую кровь Иммы, преодолевая сопротивление кричащего от ужаса тела сорвал крышку с нее — в чашу полилась новая кровь, и на темной поверхности образовалась воронка — разверстый рот.
Больше Ийа не видел ничего, упав неподвижно подле двух своих жертв.
Двое из Совета Асталы встретились, подтверждая заключенный между их Родами союз.
— Самое время, — сказал Тарра, раздосадованный проигрышем, и Ахатта согласился с ним. По воле дяди Олиику отправили в Чема — повидать мир, сказал Тарра. Девушка рвалась к тому, без кого не видела смысла существовать, но Тарра сумел успокоить ее: ненадолго. Он проявил неслыханную в обращении с племянницей твердость и не допустил ее визита в дом Арайа.