Сильнейшие

Дильдина Светлана

Тевари рад был остаться наедине с закатом — его бешеной яркости и так было слишком много, еще собеседника полукровка бы не вынес. А река Читери казалась малиново-огненной частичкой неба, усыпанной серебром.

Он долго плескался в прохладной воде, смывая с себя тяжесть дней, проведенных под чужим кровом. Тогда, два года назад, было проще… он просто жил, как милость принимая доброе слово. А сейчас… но нельзя постоянно щетиниться. Порой готов был сам подойти, завязать дружескую перепалку — не мог. Отвечал смехом на шутки старшего, но в душе

постоянно сидел готовый к бою дикобраз.

Тевари подтянулся, влезая на ветку у самой воды. Развязал тесьму, и коса упала на спину. Встряхнул головой, думая, стоит ли расплетать — длинные волосы сохли медленно. Услышал тонкое всхрапывание, свесился вниз. У самого ствола стоял жеребенок — коричневый, короткошерстный, с черной полоской на морде; с интересом поглядывал вверх. Огонек засмеялся тихонько и осторожно протянул руку — погладить. Жеребенок потянулся к нему. Позволил коснуться, потом отскочил и озорно посмотрел на Тевари.

Играл, как дитя. Огонек спрыгнул с ветки, сделал шаг к нему со смехом, словно собирался поймать.

Жеребенок отскочил опять и поскакал по берегу, оглядываясь на подростка. Тевари побежал за ним, стараясь не споткнуться о корни.

А жеребенок мчался по самому краю, легко ставя копытца среди узловатых корней, к обрыву. Тевари остановился и позвал жеребенка. Но тот решил, что игра продолжается, и помчался дальше. Огонек стоял и смотрел ему вслед, не зная, что делать. Ведь не сунется же в реку это глупое существо? Махнул было рукой, направился восвояси, но услышал жалобный вскрик — обернулся.

Копытом зацепившись-таки за корень, жеребенок рванулся — и полетел вниз, обрушив изрядный пласт глины. Всплыл, издавая испуганные резкие звуки, очумело суча ногами. Вода несла его — грис плавали сносно, только жеребенка явно оглушило или попросту испугало падение.

Тевари кинулся к нему, прыгнул в воду — до жеребенка доплыл быстро, но вот вытащить его, брыкающегося, было не по силам.

«Сейчас утонем вместе» — подумал со злостью, получив острым копытом по голени, и увидел — вода стала алой вокруг него.

«Мейо Алей», — северное обращение пришло на ум, — «Не дай нам погибнуть!» — Тевари уже стал захлебываться. «Я ненавижу реки», — подумал, прижимая ладонь к рассеченной ноге — сил барахтаться не было. Но — ощутил — его подхватывают чьи то сильные руки, тащат… потом ощутил траву под спиной.

Отдышался, открыл глаза. Грудь болела, а у воздуха был привкус тины и огня.

— Ненавижу реки, — сказал Тевари вслух. И вспомнил: — Жеребенок…

— Он выбрался. Глупое животное. А в тебе воды не меньше, чем в реке, — улыбнулся Ийа.

— Это я виноват — я играл с ним. Не думал, что он помчится, как угорелый.

— Он — звереныш… а ты не виноват. Но на сегодня ты отбегался.

Ийа отнес Тевари в сторону от реки, положил под полотняным навесом. Всего в сотне шагов была их стоянка, оказывается… а за поворотом реки и не видно.

— Сиди тут.

— Кажется, до конца дней не смогу на воду

смотреть, — Огонька передернуло. Поднял глаза и сказал от души:

— Спасибо!

Ийа улыбнулся, коснулся волос Тевари — не по-хозяйски, как оборотень, а будто приветствуя полыхающее на голове полукровки пламя. И в темных глазах улыбка переливается, а лицо доброе. Тевари не удержался:

— Ты ведь уже помог мне тогда… Ты, я знаю теперь. Зачем?

— Глупый… — дрогнули краешки губ, — Ты — безобидный зверек, считал я тогда. Жаль ведь… и можно досадить Къятте, — улыбнулся вновь, совсем по-мальчишечьи.

Огонек внимательно пригляделся к собственному спасителя. Знал, что это ровесник Къятты, но Ийа казался моложе. И лицо было приветливым. Если бы от Кайе не слышал сто раз нелестные отзывы о роде Арайа, проникся бы полным доверием к спасителю. С другой стороны… у них ведь своя вражда, свои старые обиды. Пока он думал, южанин исчез по направлению к зарослям гибискуса. Судя по шевелению в кустах, именно там обретался выбравшийся из воды жеребенок. Огонек откинулся назад, опустив веки. Но отдохнуть ему не удалось.

Ийа был у реки не один — к полотняному навесу подошли человек шесть, младше годами. Тени их, длинные и густые, бежали впереди — и одна коснулась лица Огонька.

— Это и есть кискина полукровка?

— Думал, он посимпатичней. Кожа да кости!

— Зато с ним удобно играть, как с сухим листом играют детеныши ихи!

— А вы — стая акольи, — сказал Огонек. — Визжат, когда никто не слышит!

Зеленые, желтые глаза вспыхнули, юноши качнулись к нему. Они не были обозлены — Огонек понял, что лишь дал им возможность позабавиться. И словно завибрировал весь, ощутив себя натянутой тетивой.

— Тихо! — Ийа подошел мягко, и стая растерялась, словно и впрямь энихи приблизился к мелким акольи. — Оставьте его в покое.

Кивком головы велел убираться прочь. Юноши убрались, ворча недовольно.

— Трудно тебе у нас? — просто спросил, присаживаясь рядом.

Огонек замялся, не зная, что отвечать. Ийа помог:

— Я и сам знаю — трудно. И не старайся разорваться пополам — я представляю, чего ты мог наслушаться обо мне. Это тоже правда на свой лад — но ты знаешь Кайе. Он вспыхивает, словно сухая трава, если что не по нему. Его проще понять, если каждую вспышку делить на десять частей и выкидывать все, кроме одной, не считаешь? Останется самая суть, — засмеялся тихонько.

И Огонек не сдержался, ответил улыбкой:

— Пожалуй.

Почувствовал, как устал постоянно быть в напряжении. Слабость, вызванная барахтаньем в реке, наполняла тело. Может, поэтому душой потянулся к теплу, просто теплу, а не лаве вулкана.

Ийа наблюдал за игрой рыбок в реке. Поглядывал и на мальчишку — вскользь, убедиться, что все в порядке.

— Не мерзнешь? — спросил Огонька. — Бывает после такого купания.

— Нет.

— Отдыхай. В доме, где живешь, не больно-то распоряжаешься своим временем сам, верно?