Сильные женщины. Их боялись мужчины
Шрифт:
Здесь, на Западе, у искусства совсем иные возможности. Хотя бы потому, что артисты могут зарабатывать большие деньги, они свободны во всем. И они знают: пока молод, надо зарабатывать себе на жизнь.
— То есть здесь умеют ценить талант?
— Да, конечно, о чем речь? Проработав пятнадцать — двадцать лет, артист обеспечивает себя, свою семью, детей на все дальнейшее время. Выдающемуся артисту не до ансамбля, ибо все вертится вокруг него.
У нас — другое дело: денег не платят, бытовые условия артистов ужасные, многие — на грани нищеты. Я еще сама помню, что высшая ставка в Большом театре была 550 рублей. Это за норму: шесть спектаклей. Но норму мы не пели, мы считали, что платят нам несоразмерно нашему труду. Несправедливо. Певица второго и третьего плана получала 300 рублей, а примадонна 550 рублей. Я пою, допустим, Аиду, а она поет Жрицу в «Аиде». Я тащу весь спектакль на себе, она выходит — три минуты поет, а разница в зарплате 50 процентов. Это раздражало, возмущало. Артисты не хотят работать. Особенно первые, особенно «первачи». Когда они имеют положение, известность, они могут на сторону куда-то поехать зарабатывать. А молодой еще тянется, поэтому «первач» поет один спектакль в месяц, а молодой, которому хочется как можно чаще выходить на сцену, доходит до потолка и перестает петь. Ведь как случилось с Атлантовым?.. Мне сказали, что он ушел из театра. В мое время так нельзя было. А если можно было, еще тогда бы все разбежались.
— А раньше могла у вас возникнуть мысль навсегда уехать?
— Из России? Никогда.
— Значит, все решили обстоятельства?
— Абсолютно. В одну секунду все было решено. Слава пришел и говорит: «Пиши заявление, уезжаем отсюда на два года, пусть забудут, что мы существуем».
— Мне приходилось слышать такое суждение: Галина Павловна Вишневская во всем давит на Ростроповича и все, дескать, от нее зависит. Это правда, что вы настояли на отъезде?
— Да, это я настояла на отъезде, он бы никогда не уехал, его бы сгноили…
— У Мстислава Леопольдовича другой характер…
— Другой, другой… Вот и сейчас он решает в феврале поехать с оркестром в Москву и Ленинград, его попросили. Я считаю, что он не должен ехать, это оскорбительно для такого артиста ехать вот так. Как будто ничего и не произошло.
— Гражданство, насколько мне известно, вам не вернули?
— Нет. Ну хоть бы сказали: «Извините, так случилось. Был у нас такой маразматик Брежнев, который подписал указ о вашем отъезде». Так нет, ни словечка не говорят. Пусть Ростропович едет, а я не поеду.
— А какое у вас гражданство?
— Никакого. Мы — люди мира. Мы без гражданства.
— И как долго можно жить без гражданства?
— А сколько хочешь. Плати налоги — и все. Вот мы и платим налоги в каждой стране отдельно. Где играем, там и платим.
— Что бы вы, Галина Павловна, отсюда, из Парижа, прожив на Западе много лет, сказали сегодня о русской женщине? О ее судьбе, положении в обществе?
Моя собеседница горько рассмеялась.
— Русская женщина — выносливая лошадь. Ни одна женщина в мире не согласилась бы так жить, как живут наши русские женщины. Бесконечное терпение и выносливость, тащить на себе все и при этом, если надо, все забывать, все прощать. Вот что такое русская женщина! Я иногда смотрю телевидение Москвы и Ленинграда. Боже мой, какие они измученные, издерганные, кровью сердце обливается. Как же можно так довести женщину?! Мужчины, черт возьми, и вы за это ответственны, что ваши женщины в таком виде пребывают! Самая тяжелая работа — на женщинах, самая грязная — на женщинах. Семья, эти чудовищные очереди! Как бедных русских женщин на все хватает! Диву даешься — почему они еще живы? А виноваты мужчины! Прежде всего.
— А что такое женщина здесь, на Западе?
— Здесь? Знаете, как они качают свои права, как боятся их мужчины! Посмотрите на улицах. Дело не только в тряпках, как одета женщина, нет, глаза другие, походка другая, какая уверенность! Особенно в Америке, там женщина — огромная сила.
— Что нужно сделать, чтобы наша женщина стала иной, чтобы она действительно почувствовала себя женщиной?
— Дать ей жить! Да вы что, Феликс, не знаете, что нужно сделать, чтобы ваша жена была счастливой? Знаете! Так вот, это надо всем. Дайте ей свободу, отнимите у нее унижение стоять в очередях. Когда сюда переезжают женщины из СССР, они не знают, куда девать время. В магазин зашла, потратив полчаса, принесла все и приготовила обед за несколько минут. В ее распоряжении всякие домашние машины, агрегаты. У нас же вся жизнь тупая, все в беготне, в доставаловке. В Большом театре я, кстати, никогда не пользовалась никакими привилегиями, принципиально не пользовалась, никогда не ходила с черного хода в Елисеевский магазин, где артисты под праздник концерты всегда дают. У меня домработница сейчас гостит, приехала на два месяца из Москвы, я ей на полгода визу сделала. Галина Павловна, говорит, что делать, как жить будем дальше? Когда она пошла в парижские магазины, с ней была истерика. До сих пор опомниться не может, ведь вся ее жизнь прошла в очередях. Это же ужас! За что русский человек должен так страдать, во имя чего, какая у него цель?!
— Любопытно, а каковы были ваши первые заграничные впечатления?
— Они связаны с гастролями в Праге. У меня там начался роман с Ростроповичем, я вообще ничего не видела — через четыре дня мы поженились. А в 1958 году выехала в Англию, в 1960-м — в Америку… Но знаете, какая вещь, на меня Запад не производил такого сумасшедшего впечатления. Может быть, потому что я, артистка, осознавала ответственность встречи с публикой и мне было ни до чего. Я никогда не собиралась уезжать из Советского Союза. Я вся была в работе, здесь был мой театр, он давал мне жизнь.
— Лучшая пора вашей жизни, Галина Павловна? Я не ошибусь, если…
— Не ошибетесь. Конечно, Большой театр…
— А в этой лучшей поре кто вам особенно дорог?
— Если не брать моего мужа, с которым мы прожили тридцать пять лет, это Мелик-Пашаев и Покровский. Именно они — в самых счастливых годах моей работы. Я помню всегда это и чту.
— Вы многого достигли, вы признаны лучшей певицей мира, а жалеете ли о чем-нибудь, что не сделали?
— Безусловно! Я многого не сделала. Даже в Большом театре. Репертуар из года в год — один тот же. Невозможно было пробить новую оперу, а как я мечтала спеть Медею, что-то Керубини, оперу Верди… Да многое…
— А здесь, на Западе, вы не осуществили свои мечты?
— А что здесь? Я ведь сюда приехала, проработав на сцене Большого театра тридцать лет. Включаться в новую упряжку и работать с такой отдачей, как требуют здесь, очень трудно. Я спела на Эдинбургском фестивале в «Макбете» Верди новую для меня роль. Было десять спектаклей. С удовольствием работала.
Но вдруг поняла, почувствовала, что работать такую партию в десяти спектаклях в месяц я уже не имею права. Я и не привыкла работать так много в театре. В Большом такую партию я пела бы раз в месяц, раз в месяц в «Евгении Онегине» и еще спела бы в «Тоске». Это нормально — я бы выдержала. Но десять спектаклей «Макбета»?! Я поняла, что это очень опасно.
Я сделала здесь очень интересные записи. Полную запись «Екатерины Измайловой» в первой редакции Шостаковича. Записала пластинку-альбом: