Сильвия
Шрифт:
Другой я бы ответил, что не надо лезть не в свое дело. Мне стало досадно, что мы тут сидим, досадно, что я вообще связался с Малленами. Гэвин Маллен просил меня задержаться, когда остальные уйдут. «Понимаете, мне бы хотелось пять минут с ней спокойно поговорить».
Я пожал плечами, кивнул.
— Вы так уверенно распоряжаетесь ее временем?
— Кто я такой, чтобы чем-то распоряжаться!
— Вам досадно, что лезут в ваши, сугубо ваши дела, так ведь, дорогой мой?
— Я не настолько деликатная натура, — кисло ответил я.
— Ну да! — засмеялся Маллен, — Почему
— Потому что какой из меня преподаватель!
— А частный детектив, стало быть, хороший? Вот уж не поверю. Уж скажите прямо, что вас изводит мечта о больших деньгах, вы вот смотрите и думаете, а платье-то на ней долларов сто стоило, никак не меньше. Ну и что, вы же не Хейнц, вы и не предполагали, что она окажется замарашкой из ночлежки, поскольку у нее хватает духу писать про то, что вся эта так называемая цивилизация — сплошная ложь и грязь. Вы же ее искали, верно, и вот теперь нашли.
— Вы так уверены?
— Ох, Маклин, смешной вы человек.
Глава VI
Потихоньку гости начали расходиться, и вот уже мы с Сильвией и Маллены остались одни, решив выпить виски на прощанье.
— Как вам наши дети, мисс Вест? — спросил Маллен.
— Очень милые.
— Вот вам маленькое вознаграждение за то, что для всех тайна, — отчего это мы, интеллигентики несчастные, работаем в своих колледжах и получаем гроши. Все-таки и нам жизнь кое-что приятное приготовила. Не то что банкирам, маклерам или частным детективам, а?
— А вы как думаете, Мак? — она повернулась ко мне.
— Ваше здоровье, — сказал я, и мы чокнулись, а потом Маллен заметил, что от меня прямых суждений не добьешься.
— Ладно, тут целый вечер одни прямые суждения сыпались, — пробурчал я.
— Да уж, Маклин, сразу видно, что у вас оба родителя были шотландцы. Понимаете, мисс Вест, вместе с ирландцами шотландцы могли бы весь этот паршивый мир превратить в цветущий сад, да вот беда, ирландцы, к которым я сам принадлежу, чуть не каждый второй алкоголики, а шотландцы уж больно трезвы да расчетливы, вот и разбери, что хуже.
— Ничего, вот подрастут дети, — заметила его жена, — и я с этими разговорами твоими покончу, нечего им головы дурить всеми этими ирландскими штучками.
— Ну, тогда останется одной тебе ими голову дурить.
— Мы так не договаривались, — ответила она совершенно серьезно.
Сильвия, слегка озадаченная, с улыбкой наблюдала за ними. Для нее такое было внове. Она, видимо, думает, что все это мой сценарий, но ничего из сценария не получилось.
— Мне бы хотелось несколько слов сказать вам про стихи, мисс Вест, — начал Маллен.
— Пожалуйста, мне будет очень интересно.
— Всю правду говорить?
— А если нет, какой смысл?
— Но ведь, знаете, иногда лучше, чтобы никакого не было, верно? Вот является ко мне два месяца назад Маклин и с ножом к горлу: хорошие стихи или плохие? — попробуй-ка, скажи. Вы хотели бы стать тонким, все на свете умеющим поэтом, мисс Вест?
— Да.
— Ну тогда у вас слишком большие желания. Вот Хейнц, он в общем-то все достаточно тонко уловил. Вообще он человек намного более проницательный, чем кажется. Ему хочется понять, каким образом вы, так все понимающая, когда смотрите на розу, способны все понять и в том случае, если перед вами эти дымные трущобы, называемые Питсбургом, где вы жили и где в детстве вам нанесли какую-то травму, что не помешало вам тонко почувствовать этот город, вникнуть в него. Вы не подумайте, что я копался в вашем прошлом. Вы мне все сами сказали своей поэзией, только там так много таинственного и столько страха, что этот город выглядит для вас чем-то вроде фетиша, а вы совершенно потеряны среди болезненных символов жестокости и грязи. Но не считаете же вы, что вы одна такая? Ужасно, когда с детьми случается такое, что, видимо, случилось с вами, но еще хуже, когда люди, став взрослыми, не находят в себе мужества оглянуться на свое детство и честно его осознать. А вы смогли, поэтому вы и поэт или станете поэтом, если только по-настоящему захотите.
Сильвия молчала, вся сжавшись и уйдя в себя. Я-то это, в отличие от Малленов, видел, я заметил, как окаменевали мускулы ее лица, как она леденела, точно бы вдруг заболело сердце. Тут и Маллены спохватились, но сказать им было уже нечего, и висело над нами, придавливая все сильнее и сильнее, молчание, пока она не вскочила с кресла и метнулась прочь из дома.
Глава VII
В машине она еле выдавила из себя:
— Мак, зачем, ну зачем вы меня сюда привезли?
— Я вас не заставлял. Вы сами хотели.
— Но вы же знали, чем все кончится.
— Нет, не знал.
— Почему он принялся толковать про Питсбург?
— Но он же просто про стихи говорил и не знал, что это вас ранит.
— Не знал! А обо мне вы подумали? Ему ведь просто надо было мне продемонстрировать, какой он умный. Продемонстрировать, только и всего.
— Можно и так сказать, — согласился я.
— Конечно, а что же еще. И к чему все эти разглагольствования? Я в Питсбурге сроду не была.
Я покачал головой.
— Да, Мак, я там никогда не была. Вы что, не верите?
— Какое это имеет значение?
— Значит, не верите, — Она насупилась. — Считаете, что я вам вру?
— Я же сказал: для меня это не имеет значения.
— А почему, Мак, вам все равно? Допустим, он еще статью напишет и начнет там распространяться про Питсбург и так далее. Напечатает ее в газете, вы представляете, что будет?
— Этого он не сделает.
— Вы так уверены?
— Да, потому что знаю, что он за человек, — утверждал я. — Он ничего такого не сделает, предварительно с вами не поговорив и не получив вашего согласия.
— Так, стало быть, вы считаете, что я вам вру?
— Я этого не говорил. Мне все равно, из Питсбурга вы родом или из Тимбукту. Неужели непонятно? Да это же никого, кроме вас, не касается.
— Идите вы к черту, — прошептала она.
— Не волнуйтесь, прошу вас.
Но она никак не могла успокоиться. Ее так и трясло от страха. Словно загнанное животное, которое сотрясает ужас, уже беспричинный и нерассуждающий.