Симарглы
Шрифт:
— Но… это ведь действительно не очень хорошо, — робко произнесла Лена.
— Разумеется, — ответил Стас. — Разумеется.
Тем не менее хозяйку квартиры он убедил открыть тем же способом. Другое дело, что, еще когда в коридоре звучали шаги, он коротко шепнул Вику и Лене: «Кажется, мы ошиблись, друзья. У этой женщины явно все на месте, и разум, и душа, и что там еще…» Говоря это, он выглядел напряженным. Он очень хотел, чтобы его теория оказалась верна, и вышло бы, что они с Виком не виноваты в усилении хозяев.
«Не спеши с выводами», — откликнулся Вик.
Открывшая им была еще не стара. Лет сорок пять максимум. Держала себя в форме. Стройная, подтянутая, крашеная блондинка, одета в белые легкие брюки и розовый свитер… м-да.
— Вы, простите, кто? — спросила она настороженным тоном. — Как вы прошли мимо охраны?
— Мы из службы телефона доверия, — сказал Станислав Ольгердтович таким спокойным и располагающим тоном, что не поверить ему было невозможно. И женщина поверила — расслабилась. — А это мои юные помощники, Леночка и Викентий. Э… можно, мы пройдем?
Лена бы на месте этой женщины не впустила бы. Но та, слегка только заторможено, посторонилась, открывая путь в прихожую. Лена снова почувствовала легкий дискомфорт: кто-то в ее присутствии — в присутствии города! — пользовался силами, от города отличными. Видно, на сей раз внушение Станислава Ольгердтовича было посерьезнее. Иначе женщина не пустила бы их.
Комната, куда их провели, была обширная, но вся какая-то… заставленная. Куча картин, вазочки, какие-то икебаны… Все чистое, видно, что пыль стирается регулярно, но вот окна не мыты с позапрошлого года — как в той мастерской манекенов. Лена решила, что хозяйка из богемы. Не иначе как писательница, поэтесса или художница.
— Очень приятно, господа… Так, говорите, откуда вы? — хозяйка выглядела одновременно рассеянной и взвинченной, без нужды переставляла статуэтки на столике.
— Мы из службы телефона доверия… Знаете такую? — терпеливо повторил Станислав Ольгердтович. — Понимаете, ваша дочь в последнее время звонила нам… Мы крайне обеспокоены ее психологическим состоянием, Ангелина Игнатьевна.
Дочь? Лена постаралась не выдать своего изумления. Лично она сочла бы, что именно такой странный, даже сдвинутый облик, как у этой женщины, может принять человек, ополовинивший свою душу… А теперь вот выходит: дочь. Но Стасу, конечно, виднее. Бог знает что он разобрал у нее в голове. Наверное, у этой дочери и впрямь были серьезные проблемы. Такие серьезные, что они могли привести к чему угодно.
От слов пожилого симаргла хозяйка квартиры изменилась в лице и как-то обмякла. Но она еще пробовала сопротивляться тому, что, наверняка, казалось ей затягивающим водоворотом жизненных обстоятельств.
— Неужели… — она поднесла ко рту худые сильные пальцы. Тонкие сухие губы дрожали. — Я так надеялась… Я надеялась, может быть, все это мне кажется… Может быть, это просто по молодости… — вскинула на Станислава Ольгердтовича отчаянные, карие, удивительно молодые глаза. — Но… разве вы посещаете на дому? Я не знала…
— Иногда, в особенно критичных случаях, — произнес Станислав Ольгердтович спокойным, внушающим доверие тоном. — Понимаете, существует опасность, что ваша дочь может совершить самоубийство.
Последнее слово оказало поистине волшебное действие.
— Господи! — Ангелина Игнатьевна уронила руки на колени. — Как же оно так зашло… Что же я не так сделала…
— Возможно, тут нет вашей вины, — Станислав Ольгердтович всем своим видом излучал сочувствие. — Может быть, вы мне все расскажете? Спокойно и не торопясь. И мы подумаем, что можно сделать.
Хозяйка тут же начала сбивчиво, торопливо рассказывать, словно опасаясь, что ее перебьют:
— Вы знаете, Ириночка когда родилась, я совсем молодая была… Ну вот, чуть постарше девушки, — она сделала короткий жест в сторону Лены. — Но я честно старалась! Мы с мужем все делали, чтобы у Ирочки все было… чтобы она ни в чем не нуждалась… Ну и воспитывать, само собой… чтобы не капризничала, чтобы нормальным человеком выросла… И рисовать ее приучали… муж-то мой тоже художником был… Ну, правда, потом мы разошлись… Но он Ирочку не забывал, навещал ее по выходным, пока не умер… Конечно, трудно с ребенком одной, я ее старалась оставлять поменьше, но приходилось… работа, понимаете… Она такой спокойной была, тихой девочкой всегда, никогда ничего, никаких хлопот… Я уж, знаете, старалась ее расшевелить как-нибудь… ну, пусть бы разбила чего-нибудь, или подралась, или не послушалась хоть разок, или с парнями на свидании до часу ночи… Ну, молодость, понимаете? А она — никогда. Ни разу… Потом только. Она ведь очень талантливой была… да вот, — Ангелина Игнатьевна махнула рукой на висящую на стене акварельку. Ничего особенного, на Ленин взгляд. Какой-то корабль, какое-то море. — Когда училище закончила, я ей говорю: езжай в Москву, поступай в институт! Хоть на платное место — деньги были. Ни в какую… Так и осталась здесь. Я ей уж и работу найти хотела… Нет, сама нашла, в мастерской своей дурацкой. И зарплата копеечная, и работа тяжелая… Хорошо хоть, закрыли ее, мастерскую эту. Так что последний месяц все наладилось… Да, наладилось! Ириночка помогать мне стала с портретами, за ум взялась… Я ее понемножечку выводить буду, имя ей будем делать… Так что все в порядке, вы ошиблись!
— Хотел бы я ошибиться… — мягко произнес Станислав Ольгердтович, — да, боюсь, не получается… Скажите, а последние… полгода… вы ничего странного в вашей дочери не замечали?
— П-полгода? — удивленно посмотрела на симаргла Ангелина Игнатьевна. — Почему полгода?
— Обычно именно столько занимает развитие болезни, — спокойно произнес Станислав Ольгердтович, и ни один психолог мира не отгадал бы, что он вешает лапшу на уши. — Три месяца — депрессия, потом временное улучшение, а на шестой месяц…
— Да за ней… ну, разве что еще более покладистой стала… Да, точно… — она опустила глаза и сжала руки на коленях. — Вы знаете, несколько дней назад случай был… Она над картиной работала, и я стала ее стыдить: понимаете, хорошо выходило, но как-то очень… Как будто ей все равно, как она рисует. Я ее ругать начала, а она молчит и кивает… Я так разозлилась, что… что швырнула в нее банку с кистями! Промахнулась, слава Богу… Понимаю, это ужасно, но… Вы знаете, она как будто даже не заметила! Как будто это для нее совсем ничего не значило! Раньше она никогда себя так не вела… Я ужасная мать, правда? — на ее глазах показались слезы.
«Притворные? Кокетничает? — промелькнуло в мыслях у Лены. — Да нет, не похоже… Просто она художница, для нее подчеркнутое проявление чувств нормально…»
— Вы нормальная, обычная мать, — Станислав Ольгердтович участливо положил руку ей на плечо. — Даже хорошая. Просто вы оказались в ситуации, с которой и дипломированному психологу трудновато справиться, — голос симаргла звучал буквально чарующе, как у гипнотизера. Лена и не подозревала в нем таких талантов. — А кроме большей раздражительности вы за собой ничего странного не замечали? — когда он произносил последнюю фразу, глаза его внезапно сузились.