Симфония времени и медные трубы
Шрифт:
– Ну, теперь-то уж мы послушаем музыку?! Так хочется послушать, до тоски доходит. Завтра услышим музыку?
– Товарищ майор, боюсь, что завтра ещё не услышите. Надо ведь попробовать инструменты, подобрать, разыграться, а затем ведь надо сколотить оркестр, позаниматься строем оркестра, много ещё черновой работы. Вот, может быть, ещё недельки через две…
– Да вы что! Через неделю часть будет принимать присягу! И это без оркестра?! Как хотите, а неделя вам крайний срок. Да ведь я не маршей хочу, не военщины! Я «Кармен» хочу, «Пиковую даму». Я Шопена хочу! Вот чего дайте!
Расстроенный Залесский медленно пошёл в сторону, а Егоров про себя отметил, что и среди майоров бывают меломаны.
А музыканты тем временем
К удивлению Егорова, он не увидел среди музыкантов трубача Петрова, который себя рекомендовал по меньшей мере солистом.
– Товарищ Сибиряков! Где же Петров?! Ему же тоже нужно подобрать себе инструмент! Почему его нет?
– Товарищ старший лейтенант, да вы ему любую трубу дайте, без подбора. Он не обидится.
Опять неясно. Но… сейчас уже нет времени для сомнений. Он дал распоряжение старшине завтра, сразу после завтрака, провести генеральную чистку материальной части, а потом уже начать самоподготовку на инструментах.
Сам же пошёл в штаб доложить о своих успехах и составить теперь уже действительное расписание и план работы музыкального взвода.
А майор Рамонов, и начальник штаба капитан Безродный, и, конечно, Зеленин, чувствующий себя причастным к делу получения инструментов, были в штабе, тепло поздравили Егорова с первым его успехом и предоставили ему право составления расписания занятий так, как это удобнее и выгоднее для того, чтобы в ближайшие сроки оркестр смог бы зазвучать. И они сказали, что было бы желательно, чтобы оркестр уже участвовал в ритуале принятия присяги.
Пользуясь предоставленным правом, Егоров составил расписание, максимально уплотнив его музыкой, и даже строевые занятия поставил с пометкой «в составе оркестрового расчёта».
Вернувшись в дом, Егоров увидел, что почти все музыканты озабоченно возятся со своими инструментами, промывают, очищают, выправляют вмятины, регулируют механизмы.
На ужин Егоров опоздал. Спать лёг налегке, но спал очень хорошо: важное и нужное дело выполнил на отлично, и теперь начинается прямая дирижёрская работа, а это уже явное удовлетворение работой. Работа ведь любимая.
Утром по пути в оркестр Егоров зашёл в штаб к Безродному, чтобы уточнить, что надо будет поиграть на принятие присяги. Ответ его несколько озадачил… Оказалось, что от оркестра ждут несколько маршей. Вначале роты будут подходить к месту построения, затем надо сыграть встречный марш для встречи командира части, после должен быть сыгран Интернационал.
– Вот и всё пока, – лаконично сказал Безродный.
Егоров понял, что, пожалуй, нечего и говорить о том, что нот ведь тоже нет… Сомнительно было, что его музыканты смогут обойтись на первый раз без нот. Также он понял, что в этом положении ему никто и ничем помочь не сможет. Ведь и раньше, в такое, совсем ещё недавнее, мирное время, подолгу рассматривая нотные новинки в музыкальных магазинах, он почти и не встречал в продаже партитур военных маршей. А потом вспомнил, что когда-то где-то кто-то, быть может, даже именно высокий консерваторский военный чин, говорил, что существует где-то у нас в нашей системе Инспекция военных оркестров и что во главе такого стоит комбриг Чернецкий. И что он близок с главным командованием. И что все материалы для военных оркестров рассылаются этой Инспекцией непосредственно по воинским частям. Но Инспекция далеко, и при настоящем положении дел неизвестно, может ли она помочь. Значит, надо выходить из создавшегося положения самому, своими собственными силами.
Пока Егоров обдумывал свои дальнейшие шаги, к нему подошёл лейтенант Чарыгин. Пожилой, внимательный, очень вежливый, один из тех, кто принимал Егорова в штабной палатке в первый день его появления в части.
– О чём задумались, товарищ Егоров? Кстати, от вас нет ещё строевой записки!
Егоров вкратце поведал о своих раздумьях и заверил в том, что строевую записку сейчас же пришлёт. Чарыгин выслушал его и, подёргав себя за усики, сказал:
– Чем могу вам помочь-то я? Ну кое-что всё-таки могу. Я дам вам великолепной бумаги, дам тетрадей и чёрных чернил. А самое главное – подарю линейку, чтобы линовать бумагу. Это, учтите, редкость! Из всего этого вы сможете приготовить нотную бумагу. А вот писать ноты я не умею… У меня и своих дел хватает больше чем достаточно. Пойдёмте, я вам всё сейчас дам!
Получив всё перечисленное и сопровождаемый добрыми пожеланиями, он пошёл через лагерь к своему домику. По мере приближения к оркестру сильнее, отчётливее стали слышны звуки инструментов, играющих вразнобой. Егоров отметил совсем неплохо звучащих трубачей. Они разыгрывались, и весьма профессионально. Мягко и сочно звучал бейный бас, просто хорошо звучали баритоны, были слышны тенора и даже альты, в своём скромном диапазоне. Вероятно, альтисты решили позаботиться о возвращении давно забытой техники. Посмотрев на часы, Егоров уточнил, что его музыканты действуют совершенно точно по расписанию и что самоподготовка на инструментах должна продолжаться ещё полчаса.
Отойдя в сторону от дороги, под большими зелёными деревьями Егоров сел и начал вспоминать, как выглядит партитура для военного оркестра. Так. Все духовые инструменты, в своём большинстве транспонирующие, пишутся нормально. Только басы, флейты да гобои с фаготами. И, кстати, у нас нет ни флейт, ни гобоев, ни фаготов. Значит, самое лёгкое отсутствует. Трубы, тенора, баритоны – это бейные инструменты, и, значит, их писать надо на тон выше. Это легко… А вот альты – это хуже всего. Они в строе «С». Ми бемоль. Значит, если альту писать «до», то звучать будет «ми бемоль». Выходит, чтобы альты звучали как нужно и звук их совпадал с нормальным звучанием, в строе «до», писать их надо на малую терцию ниже! Это хуже, но после пяти-шести ошибок разовьётся навык. Ну что ж, будем писать ноты. Да! А в каких тональностях их писать?!
Решив, что по этому вопросу он проконсультируется со старшиной Сибиряковым, Егоров встал и пошёл прямо в оркестровый домик.
При его приближении к дому выскочивший оттуда товарищ Кухаров отдал взводу команду «Смирно» и доложил, что музыкальный взвод занимается по расписанию, а также, что дневальный по оркестру – он, рядовой Кухаров.
Егоров отдал команду «Вольно» и спросил, где Сибиряков.
– Старшина Сибиряков пошёл со строевой запиской в штаб части! – доложил Кухаров.
Егоров вошёл в домик. Подошёл к своему столу, разложил на нём полученные им тетради и, пригласив нескольких человек в помощь, начал линовать листы в тетради, предназначенные под оркестровые партии. А бумагу под партитуры.
Вернувшийся из штаба Сибиряков доложил, что оттуда приходили просить сигналиста и что он принял решение послать к ним Петрова. Сигналить он может, а вот никакой он не трубач, а просто трепло! Жалеть о нём нечего, а то, что он будет в штабе сигналистом, нам же легче…
Егоров изумился.
– Да ведь он так говорил об оркестрах! Таким себя показывал мастером! А проверить-то нельзя было…
– Не переживайте, товарищ старший лейтенант. Без него чище будет.
И Сибиряков спокойным образом отошёл в сторону и как ни в чём не бывало начал усердно тянуть гамму, целыми длинными нотами, постоянно забираясь всё выше и выше. Он разыгрывался, раздувал свой инструмент. И правильно. Все музыканты были заняты теперь своими уже чисто профессиональными делами. Занимались все, за исключением тех, кто линовал нотную бумагу. Все играли, и только Кухаров, дневальный по оркестру, держал в руках не инструмент, а большую самодельную метлу. Методически, с невероятной аккуратностью и с лицом страшно занятого человека он подметал, между прочим, отлично выметенный пол.