Синдром Л

Остальский Андрей Всеволодович

— Я бы…

И тут… Как будто кто-то сидел у нее внутри и наружу рвался, и вот вырвался.

Вырвался и пошел крушить. Пошел Нинку колошматить.

Она трясется вся и плачет, плачет.

И вымолвить еще что-то пытается. Вроде: «Да я бы его, я бы его… все равно даже если бы он… меня не…»

Но, может, мне и показалось, было неразборчиво. Трясется и рыдает. В голос уже теперь. Совсем контроль над собой утратила.

Слезы текут — в три реки, или как там это называется. Слыхать я про такое слыхала, но до сих пор не видела… И

как, она думает, это выдержать возможно? Это… выше сил человеческих! Как это вообще вы-дер-жать?

Отвернулась я к стенке. Руки сцепила, так, что больно стало. Боль помогает. Держусь. Хотя изнутри уже тоже… разрывает на части, на куски… Проглотила я то, что там, в горле, застряло… Говорю:

— А вообще-то, если подумать, не такой уж он красавец, наш Санёк-то… Лицо такое… обыкновенное. И старый он уже для нас… Чего мы только в нем нашли? Помешательство какое-то… Ну я, понятно. Неврозы. Последствия похищения. Рустам. Который то ли приснился, то ли что. Ливанский, Стокгольмский и прочие синдромы. Гипнотическое лечение. Таблетки эти синие — да ты знаешь, не в себе я. Но ты-то? Здоровая девушка, кровь с молоком. Ты-то чего в него втюрилась?

Я добилась-таки ожидаемого эффекта. Нинка замолчала. Всхлипнула еще пару раз. Потом говорит срывающимся голосом:

— Что ты такое несешь? Да он лучше всех. Он вообще нереальный, понимаешь ты или нет? Если ты такое говоришь, если ты такое… то ты…

Ну и вдруг опять на слезы срывается. Так я и не узнала, что я тогда, если такое говорю.

Ну думаю, что же тебе еще такого сказать? Ничего не придумала лучше, как спросить:

— Ты такого Сусликова знаешь?

И удивительное дело: рыдания вдруг прекратились.

Странно она на этот вопрос среагировала:

— С-су-сликова? (Пауза.) Сусликова… знаю. Кажется.

И не плачет больше. И у меня тоже отлегло как-то. От удивления, наверно. Откуда Нинка может знать заместителя Председателя?

— Он, Сусликов этот, у нас два дня назад в гостях был.

— О-о! — говорит Нинка. Типа: слов нет.

— Да, — говорю, — они с Фазером старые приятели.

Тут она вообще будто поперхнулась. Молчит и смотрит круглыми глазами. Потом все-таки нашла силы сказать:

— Ну, это, положим, ты врешь. Никак такого быть не может. Заместитель Председателя — в гостях в диссидентском доме. Ха-ха. За дурочку меня опять держишь?

Я пожала плечами. И — грешна — не удержалась. Трудно было удержаться. Говорю этак ноншалантно, небрежно:

— Да, кстати, он ко мне сватается. Сусликов этот.

Тут Нинка прыснула. Вот, думаю, работает моя терапия. Только что рыдала неутешно. И вот уже смеется человек.

Она отдышалась и говорит:

— Нет, с тобой, подруга, точно не соскучишься. Сусликов, представь себе, женат. Давно и прочно. Прочно-прочно.

По тому, как она это сказала, я начала кое о чем догадываться… Такая очень женская, особая интонация звучала в этом «прочно-прочно»…

— Да он и не скрывал, — говорю. — Рассказывал,

что жена больна очень. Секса нет никакого. И вот он мне предложил… Сам сказал: неприличное предложение делаю. Любовницей его стать. Постоянной. В общем, гражданской женой. Сказал: все об этом знать будут. Даже от Фазера отстанут. Как от почти тестя заместителя.

Нинка губы выгнула и говорит с издевательской интонацией, иронизирует, стало быть:

— Ну и что ты? Согласилась быть любовницей Сусликова? Саша Мюнгхаузова.

И засмеялась. Смешно ей.

— Я вот думаю. Может, спасти отца и его науку, а? — сказала я. — Но, с другой стороны, нет, не смогу я. Страшный этот Сусликов, как тысяча чертей. Плешивый… Плешивость вообще-то разная бывает. Но у этого… просто омерзительно! Эти клочья волос там и сям. А под ними кожа красная проглядывает. С прыщиками какими-то… И потом, ты знаешь, он у нас дома ботинки снял, тапочки надел… Так от его ног так воняло!. Я думала, меня стошнит. Потом проветривала, проветривала… И все никак. Мне кажется, до сих пор еще запах… чувствуется… Ты как? Не чуешь? Нет? Ну, может, это мне уже кажется… Должно было вроде бы уже выветриться… Ну как я с таким смогу? Нет уж, не выйдет. Не получится. Пропадай, наука России.

Тут Нинка покраснела. Говорит:

— Если ты не врешь все-таки… То преувеличиваешь сильно… Не такой уж он страшный. Я его знаю… немножко…

Пора, решила я. Нанесу прямой удар.

— Ты давно с ним спала в последний раз? — спросила я, как о чем-то не очень важном и достаточно очевидном.

Нинка еще сильнее покраснела.

— В первый и последний — семь лет назад. Он еще не был никаким заместителем. Где-то в Академии работал.

— Вот теперь ты врешь, Нина! Прекрасно ты знала, где он на самом деле работает! Тогда же он тебя и завербовал, не так ли?

Нина молчала. Насупившись, смотрела в сторону. А мне хотелось крикнуть: отрицай, дура! Изо всех сил отрицай! Нельзя в этом признаваться. Нельзя!

Но так как она молчала, мне ничего не оставалось, как нанести следующий удар.

— А на меня давно стучишь?

Ну, понятно, слезные каналы у нее теперь уже открыты были, сразу заревела опять. И забормотала бессвязно.

— Ты не представляешь… как с ними… я всегда старалась… вреда тебе как можно меньше… даже когда ты меня злила, я никогда… наоборот… но не это сейчас важно…

Я насторожилась.

— А что важно, Нина? Объясни.

И тут она меня опять удивила. Выпрыгнула из кресла, рухнула передо мной на колени… Заплаканное лицо подняла, схватила меня за руки. Я попыталась руки вырвать… Куда там… Держит железной хваткой.

— Понимаешь, он… меня заставил… у него на меня материал… гашишем, дура, побаловалась всего пару раз… Один у меня был… я думала, дурак… а он провокатор оказался.

— Ничего не понимаю, — строго сказала я, пытаясь потихоньку руки освободить, — кто заставил? У кого материал? И кто дурак, а кто провокатор?