Синдром Л
Шрифт:
Потом пришлось сидеть с ними. Я несколько раз порывалась извиниться и уйти, но Фазер каждый раз делал страшные глаза, и я оставалась. Наконец решила: все, с меня хватит. Сколько можно болтовню эту пустую, ничего не значащую, слушать? И всех этих общих знакомых по академическому прошлому перебирать. «А Вронский, Вронский-то где?» — «Да уж четыре года нет его. Обширный инфаркт. Прямо на рабочем месте». — «Вот как? Жаль, неплохой был работник. А Иванцов? А Никонов? А Семендяев?» И все называемые почему-то оказывались или мертвыми уже, или с Альцгеймером в богадельнях содержались. А некто Кривенко, профессор, погиб невероятно экзотическим образом: был придавлен студенткой, выпавшей из окна общежития театрального
Вот эта история все-таки меня еще как-то заинтересовала. А все остальное… Я никого из этих людей не знала. Так что было ужасно скучно. Наконец я решила: с меня хватит. Скорчила гримасу Фазеру. И уже открыла было рот, чтобы попрощаться с изумительным товарищем Сусликовым. Но тот будто почувствовал. И перешел к темам куда более острым.
— Александра, я слышал, вы еще под подпиской о невыезде… наверно, это очень неприятно, на нервы действует…
— Да уж, — сказала я. — Это мягко говоря.
И неожиданно для себя самой стала рассказывать Сусликову, какие неудобства мне создает подписка, как на меня в институте косятся — не знают, что делать, — то ли преступницей и убийцей считать, то ли должность научного сотрудника предлагать. Рассказала, что в экспедицию поехать не могу в Забайкалье. А это такой шанс!
Второй человек в государстве кивнул сочувственно. Потом спросил:
— А когда в экспедицию выезжать надо?
— Через три недели…
— Ну, время еще есть… Я думаю, все разрешится в ближайшее время.
Помолчал, подумал, словно взвешивая что-то. Наконец сказал:
— Я знаком с делом. Лично я уверен, что вы ни в чем не виноваты. Совершенно ясно следует из материалов, что этот предатель и подонок Ганкин взял в вас в заложники. Еще немного, и он бы мог вас убить, как убил троих наших сотрудников, и старого заслуженного генерала. Суд у нас, как известно, независим, но мне кажется, в ближайшее время с вас подписку снимут. Когда там приговор ожидается? По-моему, дня через три. Ганкин, конечно, свою высшую меру получит… но вас должны освободить от всякой ответственности. Так что поедете самым прекрасным образом в свою экспедицию и научного сотрудника тоже получите.
И Сусликов лучезарно мне улыбнулся. Думал, наверное, что меня обрадовал.
А мне больше всего хотелось вскочить и треснуть его по голове чем-нибудь тяжелым. Гирей, например, шестнадцатикилограммовой. А уж будь у меня в ту минуту в руках «парабеллум», боюсь, точно остались бы органы и страна без одного из любимых руководителей.
«Предатель», «подонок»… Да как он смеет?! А уж про высшую меру… Это вообще был самый больной вопрос на свете…
Я еще не решила, как буду реагировать, если это случится, но склонялась к тому, что жить после этого не стану. Зачем? Не вижу смысла. Весь вопрос в том, как проблему решить технически. Все способы какие-то отвратительные. Вон, даже из окна не прыгнешь без шанса на профессора или генерала упасть… Под вагон метро или под электричку? Нет, не хочется после себя месиво на рельсах оставлять, которое кому-то разбирать придется. Повеситься — опять же не эстетично, язык, говорят, распухает и вываливается, и мочевой пузырь не выдерживает. «Парабеллумом» воспользоваться — это было бы круто. Но где же его теперь взять? Вот если только наглотаться чего-нибудь. Но это же точно надо знать, чего и сколько. Иначе только людей насмешишь. Будут потом мучить, желудок промывать. И презирать. Нет, лучше бы как-нибудь… в бою! Так устроить, чтобы еще кого-нибудь с собой на тот свет прихватить. Не абы кого, конечно, а определенной категории, понятное дело. А то, когда в суде я детей одного из «космонавтов» убитых увидела… мне совсем нехорошо стало. Пыталась даже поменять показания, признаться, что это
Вот тут вдруг мне и пришло в голову, что знакомство с Сусликовым открывает блестящую перспективу. Отправлюсь к нему на прием. А он ведь, ясно уже, запал на меня. Примет, как миленький, примет! И без охраны, я уверена. И вот тут-то я… хлоп! Гирю, конечно, не дадут пронести, через металлоискатель погонят. Но какое-нибудь пресс-папье тяжелое или еще что-нибудь в этом роде там, на месте, в кабинете генеральском, непременно найдется.
А потому, приказала я себе, сколь ни противно, а надо Сусликова в этих целях культивировать. Одарить его улыбкой, например.
Он прибалдел слегка. Забормотал:
— Какая у вас улыбка чудесная…
Но с этим я, наверно, переборщила, не рассчитала силу воздействия, потому что, как только мой Фазер вышел на минуту, Сусликов попытался схватить меня за руку. Руку я вырвала, причем с такой силой, что его отбросило от меня на целый метр, и он на диван шлепнулся. Но даже не пытался извиняться. Вообще ничего не сказал. Лежал и смотрел на меня пустыми глазами. Фазер пришел, удивился. Чего это гость на диване валяется? Тот быстренько вскочил, улыбку к лицу своему приклеил. И стал прощаться. А я стояла, смотрела на него и думала: ну вот что я не сдержалась, показала свое раздражение? Надо было притвориться. Отстраниться, но кокетливо. А то весь замысел сорвется. Из-за моей несдержанности.
И тут Сусликов говорит:
— Саша, вы не сделаете одолжения, не проводите меня немножко? Я еще вам кое-что скажу по поводу дела вашего.
Фазер немедленно закивал: сходи, дескать, может, что-то важное узнаешь… А мне этого ну просто смертельно не хотелось. Однако, подумала я, надо произошедшее как-то загладить. При охране, небось приставать особенно не будет, а один на один я с ним оставаться не собираюсь. Ну, ущипнет пару раз, по попе шлепнет или что-нибудь такое. Можно пережить. Ради дела.
И Фазер, между прочим, прав оказался: узнала я действительно нечто важное. Хотя и ужасное. Но лучше уж было знать все.
Ни в темном подъезде, ни во дворе дома товарищ Сусликов не щипался и за филейные места не хватал. Только говорил, говорил, бубнил мрачно, тихим, сосредоточенным голосом, тщательно избегая смотреть мне в глаза.
Вообще это было странное ощущение: оказаться в центре толпы охранников и каких-то бесконечных помощников и адъютантов. Смешно, ей-богу, я даже улыбнулась пару раз. И подумала: несколько дней так пожить, может, и забавно. Но потом ведь озвереешь. Что это за жизнь? Все время на виду, всегда под контролем. Передают тебя как эстафетную палочку. Круговерть вокруг тебя. Непрерывно. Даже ущипнуть кого-нибудь нельзя, как бы ни хотелось. Каждую секунду под надзором. Господи, и соглашается же кто-то такой жизнью жить… Еще и бороться за эту привилегию надо зверски, вырывать ее зубами и когтями. Странное все-таки человек существо.
Сусликов нес сначала какую-то чушь необязательную, я даже отвлеклась, перестала следить за его убогой мыслью. Как вдруг выхватила из этого гладкого потока слова:
— Ганкина казнят, конечно. Я так понимаю, что вы были им увлечены… Это бывает, Ливанский синдром называется. Я распоряжусь, чтобы вам лучших психиартов выделили, они вам быстро помогут все последствия преодолеть. Скоро будете удивляться, как это вас мог околдовать такой ничтожный человек.
— Казнят? Расстреляют? — быстро спросила я. Боялась, что голос задрожит, но, кажется, Сусликов ничего не заметил.