Синдром синей бороды
Шрифт:
— … он такой замечательный отец! — пела Лика, с блаженным лицом и даже руки, как молящаяся Мадонна сложила.
— Dumkopf schvain! — выругался в полголоса Вадим.
— Что? — хлопнула ресницами Лика.
— Это я не тебе, — бросил зло.
Лика сникла:
— Я рассердила тебя?
— Я пытаюсь понять и решительно не могу, шкалу деления людей на хороших и плохих. Твою шкалу. И категорически не понимаю, как можно выполнять все, о чем тебя просят. Я вот, минет хочу, сделаешь?
В лицо Лике, словно ведро белил выплеснули. Она отпрянула и принялась лихорадочно открывать дверцу. Вадим резко повернул руль, испугавшись, что девушка выскочит на ходу и погибнет. Машина со страшным скрипом остановилась у обочины.
— Черт! — старый осел!
Машину занесло, скрипнули тормоза и чудом избежавший аварии водитель БМВ, что-то проорал в открытое окно чокнутому иностранцу, демонстративно постучав себя по лбу. Но Вадим его не видел — он крепко держал, прижимая к себе дрожащую, всхлипывающую Лику, и успокаивал, просил прощения. А сам думал: что с ним происходит? Почему сделав больно ей, он чувствует боль сам? Почему ему важно, как чувствует себя Лика? Интересует ее жизнь: прошлая, настоящая… будущая. И почему, Господи, ну почему так остро воспринимаются ее страхи, ее эмоции, слезы?!
— Что же мне с тобой делать, малыш? — вздохнул, прижимая ее голову к своей груди. — Видишь, какой я глупый, неуклюжий? Обидел тебя…Что ж ты такая ранимая? Откуда в этом мире? Как ты еще живешь-то?… Ненормальная? Да пожалуй, с твоим-то моральным кодексом мало ненормальная — не жизнеспособная. Ничего… Ничего, я тебя не брошу, — решил вдруг, неожиданно для себя.
— Я знаю, — прошептала Лика, успокаиваясь, и доверчиво посмотрела в лицо Вадима.
— Вот как? — ласково улыбнулся он. — Ты еще и ясновидящая?
— Нет.
— Тогда, откуда знаешь то, чего я сам минуту назад не знал?
— Я же говорила тебе: люди не бросают друг друга, они расстаются.
Вадим прищурился:
— Значит, твой гениальный филолог Володя…не бросил, а расстался?
— Да.
Все, финиш — ее бросают, пинают, используют, но все сплошь гении мудрецы и святые, и ими же остаются! `Замечательно'! — кивнул. Завел мотор и, чтоб пресечь повторную попытку Лики покинуть салон на ходу, потребовал:
— Обещай, что больше не станешь выпрыгивать из машины.
— Хорошо…
— Нет, обещай…
— Обещаю.
Вадим выехал на дорогу.
Маша с блаженной улыбкой на губах слушала лекцию, и смотрела на лысеющего преподавателя, как на Цицерона, внимая каждому слову… и не понимая ни одного.
— От азотистых соединений млеешь, да? — толкнула ее Рябинина. — Ангина осложнение дала?
— Отстань, убогая, я в нирване, — прошипела Грекова.
— От Радянского, да? Фьють! — покрутила блондинка пальцем у виска
— Да нужен он мне больно! Отстань, а? Мечтать мешаешь.
— О ком? — сразу потеряв интерес к азотистым соединениям, деловито спросила Катерина, закрывая тетрадь.
— Ох, Кать… кажется, я влюбилась, — после минутной паузы, поведала девушка.
— В родственника? — сообразила та. Поерзала, подвигаясь ближе к подруге. Глаза заблестели в предвкушении длинной и трогательной истории любви. Маша прыснула от смеха, увидев физиономию девушки. — Что смешного? — пожала та плечами.
— У тебя от слова `любовь' лицо становиться глупым, а глаза трогательно — умильными… как у пекинеса.
— Спасибо за сравнение, — кивнула блондинка, надувшись. — На себя бы посмотрела: сияешь, как лысина Радянского.
— Укусила, да? А мне все равно: хоть с залысиной сравнивай, хоть с начищенным сапогом, хоть с тульским самоваром, — легла на руки на парту, и, глядя на подругу и одновременно, словно сквозь нее, зашептала. — Видела б ты Вадима… эталон мужской красоты! На висках легкая седина, в глазах страсть и нега, фигура Аполлона, манеры джентльмена, тонкий юмор, шарм, потрясающее чувство вкуса… Голос?… У меня мурашки от его голоса по коже. Он не говорит — он ласкает, обнимает, нежит…Я в экстазе, я в нирване…
— Кому ты все это говоришь? — озадачилась Катерина, обернулась, чтоб понять. Встретилась со столь же озадаченным взглядом однокурсника. Клацнула зубами, так что он вздрогнул, и ткнула пальцем, указывая в сторону преподавателя. — Туда смотри, и записывай, давай. Потом нам списать дашь! Ишь, уши развесил!…
И к Маше повернулась, улеглась, копируя ее позу, приготовившись внемлить повествованию:
— Ну, ну, что там твой шведский Аполлон?
— Дядя… — вздохнула Маша, начала с расстройства этим фактом сердечки на парте ноготком рисовать. — Знаешь, как жаль, что дядя? И почему такой мужчина, мой родственник? Что ж он не друг отца, ни знакомый, ни партнер? Почему жизнь так несправедлива? Я б за него замуж вышла, Кать, только бы предложил и… против всех бы пошла, институт бы бросила, и пошла…
— Полетела, — поправила блондинка. — В Швецию. Нафиг тебе там институт? Дядя я так поняла, не бедствует, прокормит молодую жену.
— Жену-то прокормит, — вздохнула Маша, искренне печалясь. — Да не меня. Родственник он мне, а значит… только родственник.
— Тайна зачатия лишь матерям известна.
— Да ну тебя!
— Не ханжи, — отмахнулась блондинка. — Расскажи лучше, он-то как к тебе?
— По-моему я ему нравлюсь, — кивнула подумав. — Во всяком случае, смотрит он на меня не как на племянницу, скорей как на женщину, с интересом. Обнимает, и даже поцеловать хотел…по-моему. А впрочем, ничего это не значит. За границей подобное поведение норма, там ко всему легко относятся. Что мечтать, да на пустом месте выдумывать? Ну, обнял, ну за руку иногда держит… колье подарил, и что?
— Да-а, — вздохнула Катерина, понимая, что аргументы действительно зыбкие, чтоб на них что-то серьезное планировать. — Но колье, уже что-то. Дядька уедет, оно останется.
— Лучше б наоборот, — фыркнула Маша.
— Не скажи, — хитро прищурилась девушка. — А печалится, брось. Узнать сначала надо, как он к подобным бракам относится. За границей нравы не такие строгие, как у нас. Авось, что и получится.
— Да меня родители съедят!
— Может и не успеют… до отъезда, а там тебе по шпиль Петропавловки на их недовольство будет. Ты о своем счастье думай, родители дело хорошее, но они свое пожили, а у тебя вся жизнь впереди. Своей головой думай.