Синдром синей бороды
Шрифт:
— Ох, Катя, что у тебя в голове? Кошмар. Послушаешь — ничего святого нет!
— А ты мне еще проповедь почитай, монашка, тоже мне, святая мученица. Ну и сиди здесь, страдай на здоровье, потом за Славку замуж выйдешь и уедешь в какой-нибудь Тындрепупинск, будешь борщи варить, мужу носки стирать, детям сопли вытирать. И вопрошать: и-хде ты моя молодость? А нет ее, сама профыркала. Нравится перспектива — давай, работай. Я тебе еще пару мыслишек подкину о грехе кровосмешения, и о `гнусной' жизни обеспеченной любимой женщины. Действительно, нормальный мужик под боком, весь такой элегантный и богатый до омерзения иностранец — фу — или наш, рассейский парнишка с ветром в голове, мышью за пазухой и светлой перспективой алкоголизма в руке! Вот он герой романа! Наш, родненький… зато не родной. Ха! Так в этом-то и соль!
— Да хватит тебе иронизировать, — скривилась Маша, осуждающе. Катя к ней качнулась:
— Не нравится, да? Тогда что как Офелия, блин? Нравится Вадим — бери, а мораль и церковные постулаты почтой неимущим отправь. Тебя шанс выпал! А он как в песне: `не получка и не аванс'! Пришел к тебе, а ты? `Пардону просим, но на кровосмешение мы никак не согласные'! — скривилась презрительно, сверкая глазами от возмущения. — Жалеть, Машка будешь! Вот придешь ко мне, по счастью загубленному плакаться, я тебе дуре и носового платка не дам!
— Что ж тебя так разозлило? — удивилась Маша.
— Глупость твоя непрошибаемая! И эгоизм! Я может, тоже дяденьку иноземца хочу. У родственника-то твоего, наверное, все знакомые как войско Черномора — на подбор. И я вроде Богом не обижена, подберу какого-нибудь банкира заволященького.
— Слушаю тебя и просто в осадок выпадаю, — качнула головой Грекова. — С головой у тебя, Кать, точно — плохо, а с моралью, в принципе — никак.
— Вот и сиди со своей моралью, правильная, но для счастья загубленная. А я и без нее как-нибудь проживу. Целее буду, — буркнула блондинка обиженно. Отодвинулась и тетрадь раскрыла.
— Меня Вадим сегодня в институт провожал… и встретить обещал, — протянула Маша.
— Вот! — хлопнула ладонью по тетради Рябинина. — А я что говорю? Ему, поди, плевать, что родственник, а ты? `Ой-ах'!..
— Рябинина! — прервал ее Радянский. — Что вы так бурно обсуждаете?
— Химию, Вячеслав Юрьич, — проблеяла Катерина, скромно потупив глазки.
— Тогда повторите последнее из мной сказанного….
— Вот и все, малыш, — сказал Вадим, забрасывая объемный пакет с дубленкой на заднее сиденье. — Дела закончились, мы свободны. Предлагаю пообедать. Ты как?
— Положительно, — кивнула с улыбкой.
— За-ме-чательно, — кивнул и Вадим, выруливая со стоянки.
— Я знаю недорогое кафе.
— Недорогое?… Малыш, давай забудем о дорогом и недорогом. Предоставь выбор мне, хорошо?
— Извини, но ты привык к ресторанам, а я… Нет, лучше высади меня у метро, вот здесь. Я домой поеду. Вадим!
Мужчина рассмеялся:
— Лика, девочка моя, что ж ты из машины выпрыгнуть норовишь? И зачем тебе метро? Скажи куда, я отвезу. Через… обед. В том заведении, что выберу я.
— Нет, Вадим, я не хочу есть.
— А я — да.
Лика сникла не в силах противиться мужчине, и, понимая, что привезет он ее в какой-нибудь шикарный ресторан с помпезной обстановкой, и будет она себя чувствовать чучелом, под насмешливыми взглядами официантов давится пищей.
Вадим провел по ее волосам, успокаивая:
— Привыкай к нормальным заведениям.
— Угу, — вздохнула девушка, но хоть бы слово поперек сказала. Грекову все больше нравилось, что она послушная, безответная и доверчивая. Наелся он уже саблезубыми стервочками — сыт их кривляньями, фальшивыми ужимками, эмансипированными взглядами на жизнь. Женщина должна оставаться женщиной, чтоб и мужчина оставался мужчиной и чувствовал себя соответственно — ответственным. И если из всех нормальных женщин остались вот такие `ненормальные', то ему нет дела до свихнувшегося мира! Он найдет силы и возможности украсть из него Лику и сохранить для себя. Пока — любовницей. Податливой ласковой малышкой…
Вадима бросило в жар от воспоминаний о ее теле, ласках. Он покосился на девушку и завладел ее рукой: моя. Послать бы весь мир к чертям, вместе с обедом, делами, и вновь оказаться в постели с Ликой, трогательной женщиной — ребенком. Его женщиной.
— Ты моя? — спросил, скрывая шутливым тоном серьезность вопроса. И невольно напрягся, ожидая ответ.
— Да.
— Только моя?
Лика улыбнулась и потерлась лбом о его руку:
— Странный вопрос.
— Поясни: в чем странность?
— Всецело человек принадлежит лишь Богу.
— Бог на небе, малыш, а мы на земле.
— Но его законы никто не отменял.
— Да, но кто последний их применял? Назови хоть одного, кто помнит о них?
— Святые отцы.
— Священники? — хмыкнул. — Не хочу тебя разочаровывать, но с одним `святым' знаком близко, и ответственно заявляю — большего грешника не встречал.
— Мы не в праве судить людей, мы вправе лишь судить себя и не грешить…
— Подставлять правую щеку, если ударили по левой? — посерьезнел мужчина.
— Да. Если так угодно Богу…
— Лика, когда тебя насиловали отморозки, это тоже было угодно Богу…
Девушка побелев, вырвала свою руку из ладони Вадима, отпрянула, вжалась в дверцу, грозя ее вынести и вывалится.
— Так… `Замечательно', - прошептал Греков, сворачивая к обочине. Остановил машину и замер, глядя перед собой:
— Значит мое предположение — правда?
Лика зажмурилась, склонив голову чуть не до коленей.
— Ясно… Ну, и как за это не убивать? — спросил сам себя. Стукнул в сердцах кулаком по рулю, встретившись с испуганным, даже затравленным взглядом девушки, и поспешно вылез из машины, чтоб только не видеть Лику, не представлять, что было с ней, не думать, кто тому виной, и не напугать ее озвучив свои далеко не добрые мысли.
Пара вздохов стылого, с запахом опавшей, промокшей листвы воздуха, взгляд на снующих мимо прохожих, и злость чуть отступила. Вадим поднял голову, подставляя лицо моросящему дождику:
— Чудесный уик-энд… Сейчас бы сигарету, `радость' задымить, — посмотрел на витрину с рекламным плакатом сигарет Winston, и решил купить Лике что-нибудь попить, чтоб успокоится, да сладкого, чтоб горечь заесть. Обоим. Ресторан явно отменяется: в таком настроении к братве с заказом, самый раз или в оружейный, за двустволкой… А лучше — трех! — пошагал в магазин.