Синдром Вильямса
Шрифт:
Сама поляна была идеально полукруглой, очерченная кустами можжевельника, толстыми стволами сосен и высокой сухой прошлогодней травой. На том берегу деревья вплотную подступали к обрыву, держась за него скрюченными пальцами корней. Идеальное место для отдыха. Здесь никто к нам не подойдет незамеченным. Странно только, что эту поляну отыскала не я, а обычный человек, пусть даже и охотник.
Мы сидели на берегу, лицом к реке. Каждый устроился так, как ему удобнее. Я — прямо на земле, вдыхая запах сухой хвои, влажной реки, молодой травы и старых деревьев.
— Спасибо тебе, — вдруг сказал Матвей. — За то, что ты сделала.
Я кивнула.
— Да, это было непросто.
— Я догадываюсь, — голос Матвея звучал растеряно.
— Ни о чем ты не догадываешься, — я повернулась и внимательно посмотрела на него. Темные большие глаза, темные волосы, бледная ровная кожа… Наверное, он считается здесь красивым. И наверное ему будет странно услышать то, что он сейчас услышит. А если не странно и он не удивится, что ж, я еще раз попробую убежать. — Мне нужно с тобой серьезно поговорить. Ты можешь ответить мне на несколько вопросов? Только честно?
Он кивнул несколько раз. Удивленно, встревожено и обрадовано одновременно.
— Скажи, кто твои родители? По профессии, я имею в виду.
— Отец юрист, а мама врач.
— Врач? — я не верила своим ушам. — Неужели в самом деле врач?
— А что тебя так удивляет? Да, врач. Стоматолог. — он ослепительно улыбнулся, словно демонстрируя великолепную мамину работу. — Говорят, хороший.
— А бабушки и дедушки? Ты их знаешь? Кем они работали?
Матвей растерянно пожал плечами.
— Не знаю. Они умерли до моего рождения.
— У обоих родителей?
— Да, у отца и у мамы.
— А кем они были?
Матвей растерялся еще больше.
— Не знаю. Никогда не спрашивал, а родители не говорили.
— А у вас в семье есть какие-то их вещи? Может быть, фотографии? Вы бывали у них на могилах?
Он потряс головой.
— Н-нет… Что это значит? Почему ты спрашиваешь?
— Потому что ты не просто мальчик, а я не просто девочка, которая тебе внезапно, неизвестно почему нравится. И нравится слишком сильно, чтобы не обращать внимания.
Матвей покраснел и отвел глаза.
— Откуда ты… как ты догадалась… это так заметно, да?
— Скажем так, я знала на что обращать внимание, — ответила я и взяла его за руку. — Я хочу тебе рассказать кое-что. Скорее всего, тебе не понравится моя история. Может быть, ты решишь, что у меня не все в порядке с головой. Но я хочу тебя предупредить, что это — чистая правда.
— Умеешь ты интриговать, — Матвей с трудом улыбнулся, но я видела, что он страшно напряжен.
— Мне нужно, чтобы ты пообещал одну вещь.
— Да? Я должен знать, что я обещаю.
— Если ты не сможешь сдержать обещание, то я не буду ничего рассказывать. Это не угроза и не
Он улыбнулся и легко сжал мою ладонь.
— Так что же я должен пообещать?
Его темные глаза превратились в бездонную бархатную пропасть, на дне которой не хватало только отражения звезд. Я чувствовала, как ускоряется его пульс и учащается дыхание. И я придвинулась чуть-чуть ближе. Чтобы мне удобнее было работать с ним.
— Что никогда ни при каких условиях ты не скажешь никому, а особенно своим родителям моего имени. И если у тебя есть мои фотографии — ты удалишь их все сегодня вечером. И, само собой, ты не покажешь их родителям. Ты вообще ничего не скажешь им обо мне.
— Да они, скорее всего, вообще о тебе не догадаются. Если ты, конечно, не согласишься выйти за меня замуж!
Я сделала вид, что не услышала последней фразы, хотя по тому, как он ее сказал, я поняла, что он давно держал ее в уме и она просто вырвалась раньше времени.
— Неважно, догадаются они или нет. Важно, чтобы ты пообещал и сдержал свое обещание.
— Значит, замуж ты за меня не выйдешь? — убито спросил он.
— Послушай, Матвей. У тебя есть Люда. У тебя есть родители и вся твоя жизнь. У меня есть только собака.
— Но у тебя может быть все, что есть у меня, — с жаром начал он. — И я буду только рад собаке в нашем доме…
— Успокойся, — тихо произнесла я. Так тихо, как разговаривают с разбушевавшимися детьми или истеричными взрослыми. И он успокоился.
— Ты заберешь обратно свое предложение, как только узнаешь правду.
— А когда я ее узнаю?
— Как только дашь мне обещание никому не рассказывать обо мне.
Он задумался.
— Хорошо. Я обещаю никогда и никому не говорить о тебе, не называть твоего имени, не показывать твоих фотографий и вообще удалить их. И в первую очередь мое обещание касается моих родителей.
— Спасибо, — сказала я.
Я легко провела пальцами по его запястью и нащупала его пульс. Чуть прижала его. Удобная точка для работы. Я начала говорить — благо, я давно продумала, что и в каком объеме ему рассказать, — и рассматривать заложенную в нем информацию одновременно. Концентрироваться на двух таких серьезных вещах сложно, но возможно.
— Этот мир, который ты называешь Землей, — не единственный, — начала я. — Существует много миров, много человеческих разумных рас. Мы — одна из них.
— Мы — ты и я? — с надеждой спросил Матвей.
— Нет, мы — это я и мой народ. Нас называют по-разному. Чаще всего — цветочный или травяной народ. Потому что мы, как правило, называемся именами травы и цветов, иногда деревьев… Здесь, на Земле, мы больше известны как эльфы.
— Но эльфов не существует!
— Не существует как народа, ты прав. Но не-существование прямо сейчас не доказывает невозможность существования. Зимой не существуют цветы, а летом их много.
— Вы впали в спячку? — усмехнулся Матвей. Судя по тону он не очень-то верил в мою историю. Неважно. Сейчас его вера или неверие не играютникакой роли.