Синдром Вильямса

Трапная Марта

Я откинула волосы назад, показывая ухо.

— Помнишь, ты спрашивал, где я взяла такие уши. У меня свои. Настоящие.

Матвей с недоверием рассматривал мое ухо. И я продолжила.

— Мы живем во многих мирах. И в каждом — так получается — есть охотники. Это не отдельная раса, как мы. Они — коренные жители мира. Но они тоже не такие, как все. Они нас чувствуют и стремятся уничтожить. Убить. С охотниками нельзя договориться, их нельзя подкупить или шантажировать. Были попытки, но все они заканчивались резней… И это не простое чувство, как запах или свет. Охотники испытывают к нам сильное влечение, сродни физической страсти…

Я рассказывала ему историю, смотрела в его глаза и видела, что он не верит. Не потому, что ему не нравятся

жестокие охотники и он не хочет быть одним из них. А потому, что ни эльфы, ни охотники не вписываются в его картину мира. Потому что у него в жизни все просто и понятно. И в лучшем случае он готов пойти на поводу у того, что он считает зовом плоти, чем поверить в нас… и в себя. И как ни странно, для меня это хорошо. К чему не относишься серьезно — то нельзя использовать. И хотя внешне все выглядело так, будто я стараюсь его убедить, внутри мне стало спокойнее. И я стала разгадывать эту страшную тайну под названием геном охотника.

Я прошлась взглядом по всей спирали ДНК, по каждой хромосоме, по каждому гену в попытке понять их устройство и принцип шифровки. В какой-то момент меня осенило как три спирали превратились в две. Третья просто легла проекцией — на две. И как любая проекция — утратила часть информации о целом. Гены передают только общие представления о мире и все. Подобно тому, как для того, чтобы по трем проекциям представить объемный предмет, требуется воображение и некоторые знания, так и для того, чтобы получить полную информацию из двух спиралей, требуется воспитание и некоторые знания. Но все равно… при таком подходе теряется слишком много.

Кроме того, две спирали, пересыщенные информацией, не дают возможности формировать новые единицы генетической памяти. А это значит, что у них нет генной памяти как таковой. Дети не получают память предков — если родители что-то могут донести устно, то память о мире дальше трех колен полностью утрачивается или искажается до бесполезности. Вот почему у них так много библиотек, вот почему они так любят читать! Книги — вот где хранится их генетическая память!

И еще одно открытие сделала я, которое мне совсем не понравилось. Две спирали оказались более жесткими. Не было материала для пропущенных участков хромосом, связи между ними были сильнее. Они располагались ближе друг к другу и витки были более плотными. Все это значило только одно — работать с ними тяжелее в несколько десятков раз. Не невозможно, нет. Но для этого мне понадобится большая концентрация и большая площадь контакта, чем точка пульсации на запястье. И проблема была даже не в этом! Я не понимала, что делать. Я не знала, я просто не знала, с чем сравнивать геном охотника! С обычным человеком? Но я не знаю нормального генома. Я думала, что смогу разобраться — не смогла. Это все равно что сравнивать план одного города с трехмерной моделью другого и пытаться понять, где ошибка в плане… А может быть, там и нет никакой ошибки?!

Я несколько раз повторила всю информацию, все коды, чтобы запомнить и записать, как только смогу. Может быть, это желание убивать лежит в одном-единственном гене, который ни за что больше не отвечает. Но тщательное сравнение поможет его найти. Если до сих пор у меня не было возможности изучить геном обычного человека — это же не значит, что я не сделаю это в будущем. Это слишком ценная информация, чтобы ее терять, даже если я не смогу воспользоваться ей для своей защиты. Но жаль, что я не смогла удалить этот ген прямо сейчас. Если я правильно понимаю происходящее, то сразу после нашей встречи Матвей отправится к Людочке. В конце концов, есть напряжение, которое можно сбросить только одним способом. А теперь пора заканчивать с просвещением, а то я скоро упаду без сил.

— Ты можешь мне не верить, — сказала я. — Но это правда.

— А почему тогда, — ехидно спросил Матвей, — вы не нападете в ответ? Не начнете свою войну на уничтожение? Почему вы всегда убегаете? Рано или поздно миры закончатся, что вы будете делать тогда? Неужели вы не можете просто

собраться и убить этих охотников?

— Потому что мы не умеем убивать, — ответила я.

— Так научитесь!

— Научись дышать водой, питаться солнечным светом, рожать детей без женщины, менять цвет глаз в зависимости от погоды… Это генетическое неумение убивать.

— Не понимаю, как умение может быть генетическим.

— Ну да, конечно. Не понимаешь. Умение ходить, умение одергивать руку от огня, умение реагировать на нападение — это все заложено в генах.

Матвей покачал головой.

— Знаешь, по-моему, это ерунда… Я обычный человек. Я не хочу тебя убить. Ты мне нравишься и мне очень хочется видеть тебя каждый день, быть рядом с тобой. И я не понимаю, почему после твоей истории я должен перестать этого хотеть.

Я дернула плечом. Не понимает. Что ж, это хорошо.

— Хорошо, если тебе так проще — не верь. Но я все равно не выйду за тебя замуж. Ни при каких условиях.

Он смотрел на меня и не собирался сдаваться. В его взгляде не было упрямой решительности, а то, что было — напоминало нежность. Но я не верила в нежность охотников.

— Послушай, Кристина, — тихо заговорил он, — звать тебя замуж нельзя, рассказывать о тебе никому нельзя, но можно тебя обнять?

И прежде, чем я успела ответить, он придвинулся ко мне, обнял за плечи и притянул к себе. Мои губы оказались рядом с его шеей. И вдруг я поняла, что могу сделать. Синдром Вильямса. Плечо двадцатой хромосомы. Если ее перестроить, Матвей не сможет убивать. Умственная отсталость ему не грозит, а агрессии не будет точно. Как у всех с этим синдромом. Я положила ладонь ему на шею, ближе к вене и замерла. Недовольно заворочалась под боком Метель, и я мысленно попросила ее молчать.

Я почувствовала его пульс, ток крови, удары сердца. И пошла дальше, вглубь. Работать было тяжело. Упругий, жесткий, неподатливый материал. Конечно, я не изменяла каждую хромосому в каждой клетке. Мы давно ушли вперед от первых методик Селикса. Я просто задала программу на перестройку ДНК. Сопротивление было чудовищно огромным, никогда не встречала такого. Моих сил было явно недостаточно для того, чтобы перестроить и закрепить изменения, но это я поняла слишком поздно. Разбирать программу перестройки обратно было бы еще дольше, сложнее и потребовало бы не меньших сил, чем уже вложено. А бросать на полпути — это обрекать организм на странные болезни, когда клетки не понимают, что им делать, и начинают то делиться, как бешеные, то наоборот — отмирать, то реагировать на своих соседей как на врагов… Этого я тоже не могла допустить. Попробовала просчитать, сколько продержатся изменения — не смогла. В лучшем случае — несколько месяцев. В худшем — пару дней. Программа закончит работать часа через четыре. Как раз когда он вернется домой. К маме. И она все поймет. Плохо, плохо, плохо. Я запаниковала. Паника передалась собаке. Метель резко встала, потянула воздух и низко-низко зарычала. Проклятье! Чем ниже собака рычит, тем большая опасность с ее точки зрения угрожает стае. Судя по утробному рыку, больше похожему на гул мотора, нам угрожало что-то страшнее смерти.

— Метель! Ко мне.

Она вильнула хвостом, но не обернулась. Мол, слышу, но не трогай. Пришлось собрать все мысли и эмоции в кулак, чтобы не распуститься и закончить начатое. Матвей был в трансе и я не знала, чем именно вызвано его состояние. Долгой близостью охотника с жертвой? Моими действиями? Я действительно проследила за уменьшением уровня адреналина, но не до такой же степени, чтобы он впал в кому!

Несколько минут после окончания ушло на проверку программы. Стандартная процедура. Но сейчас она казалась мне пародией на операцию, на всю мою работу. Смысл пришивать руку, когда знаешь, что через несколько дней ткани будут отторгнуты организмом? Я стала слишком самонадеянной и эмоциональной, слишком мало думаю и плохо просчитываю последствия своих поступков. Я вздохнула и опустила руки. Что сделано — то сделано. Будь что будет.