Синдром войны
Шрифт:
– Может, развяжешь? – спросил майор. – Дам честное офицерское, что не буду бросаться и пытаться убежать. Бесят уже эти путы.
– Тоже не могу. Не доставай, майор. Извини, ничего личного, но не верю я в вашу офицерскую честь. Один такой на блокпосте у Ждановки разжалобил пацанов, а потом рванул в кусты, где у него «РПК» был припрятан. Парни пожалели о своей наивности уже на том свете. Четверых положил и тоже об офицерской чести кричал.
Майор обиженно вспыхнул, но не стал вступать в полемику. Несколько минут оба молчали,
– Вот что непостижимо для меня, капитан, – заявил потом Поперечный. – Вот ты вроде нормальный мужик, офицер, не россиянин, а почему на стороне сепаров оказался?
– Я тоже удивляюсь тебе, майор, – отозвался Алексей. – Ты искренне веришь в то, чего не знаешь. Хочешь, испорчу ложкой истины твою бочку правды?
– Да мне плевать на твою истину, – вспыхнул майор. – В этой войне несправедливость с обеих сторон. А как ты хотел? Война – не вечеринка. Лично я давал присягу, за нее и горбачусь. Не пустой это звук для меня, пойми. Чихал я на свободу, Европу и прочую незалежность, тем более на хорьков, засевших в Киеве. Я Украине присягал, и ты, кстати, тоже.
– Присягал, – согласился Алексей. – Но другой Украине. Нет больше той страны, которой мы оба присягали. Продали ее Западу.
– Об этом можно спорить до хрипоты, – отмахнулся майор. – А что ты имеешь против западного образа жизни?
– Не поверишь – ничего. Нормальный образ жизни. Но этот Запад переходит все границы, признает лишь собственные интересы и дико орет, когда оппоненты пытаются отстаивать свои интересы, на которые имеют полное право. При этом он откровенно лжет, вводит в заблуждение собственных граждан, абсолютно не замечает фашиствующих радикалов, прорвавшихся во власть.
– Опять ты про фашистов! – Майор вдохнул. – Ходят какие-то дети на митинги…
– Свастика, факельные шествия, нацистская атрибутика, пропаганда превосходства украинской нации. Итог закономерен. Отлично оснащенные зондеркоманды под желто-блакитным флагом расстреливают сотнями мирных жителей Донбасса только лишь за то, что среди них могут оказаться люди, сочувствующие ополченцам. Я не демагог, майор, таких случаев масса.
– Ладно, заткнись. – Поперечный разозлился, забрался в сигаретную пачку, поковырялся в ней. – Черт, сигареты кончились!
– Держи. – Алексей швырнул ему початую пачку.
– Спасибо. – Поперечный извлек из пачки несколько сигарет, разложил их на полу как патроны в обойме, а то, что осталось, швырнул обратно. – И не парь мне мозги про фашизм, – проворчал он. – Я знаю, что это такое. Мой дед штурмовал Зееловские высоты, брал Рейхстаг.
– Мой дед тоже брал Берлин, – сказал Алексей. – Он форсировал Хафель, за которым его и контузило. Попал в госпиталь и до конца жизни кусал локти, что не смог дойти до рейхстага.
– Мой дошел. Погиб в солнечной Праге через две недели.
Курить уже было невмоготу, но они не переставали насыщать прогорклым дымом подвальное помещение. Разговор принимал спокойный характер.
Очень кстати выяснилось, что оба родом с Харькова. Алексей проживал с семьей у площади Поэзии, в квартале за старым продовольственным магазином, а Поперечный – недалеко от Красношкольной набережной, в квартале старых бараков.
Оба окончили Рязанское воздушно-десантное училище, помнили своего преподавателя – глуховатого полковника Кадочникова по кличке Митрофан. Поперечный завершил учебу в двухтысячном, после чего женился на украинке и вернулся на незалежную. Стригун выпустился пятью годами позже.
Потом он служил в Пскове, в Новороссийске, Кандалакше, периодически выезжал в командировки на Северный Кавказ и только в двенадцатом году по личным обстоятельствам перебрался в Донецк. Мать лежала при смерти, сестра удаляла тяжелую опухоль. Алексей был твердо уверен в том, что через пару лет вернется в Россию и продолжит службу, но подкрался роковой 2014 год.
– Я тоже был на Кавказе, – подумав, сообщил Поперечный. – Две командировки во время учебы – в леса под Аргуном и дагестанский Хасавюрт. Неприятно вспоминать, особенно эти бородатые рожи, идущие в атаку!..
– Которых ваши политики в Киеве до сих пор называют повстанцами и ополченцами. – Алексей усмехнулся. – Ужас голимый, майор. Ты воевал в войсках своих непримиримых врагов. Сочувствую.
– В то время вы не были врагами. – Поперечный со злостью глянул на собеседника и закусил губу.
– Ладно, майор, прости. Я тоже поднимал боеготовность ваших доблестных вооруженных сил. Дети есть?
– Два сына. Одному четыре, другому пять. В Харькове с женой живут, у той самой Красношкольной набережной.
– У меня тоже пара, но девчонки, – проговорил Смирнов, лежащий лицом к стене. – Одна школу заканчивает, другая уже…
– Странно, – сказал Алексей. – Мне что-то подсказывает, что твой боец не спит.
Поперечный улыбнулся впервые за все время их сомнительного знакомства. Это была нормальная человеческая улыбка, немного смущенная, какая-то неустойчивая, а не злорадный торжествующий оскал.
– А у тебя дети есть?
– Нет. – Алексей помотал головой. – Сложилось так. Первая жена была бесплодная. Вторая… и не жена вовсе, но стерва первосортная. Может, повезет, будут еще.
Он вздрогнул – на лестнице кто-то топал. Дверь распахнулась. Командир вскинул автомат и с облегчением опустил его. В подвальное помещение вошел возбужденный Архипов. Автомат за спиной, шапка заломлена на затылок, в каждой руке по большому клетчатому пакету.
Отдуваясь, он взгромоздил их на пол, обвел глазами честную компанию и осведомился:
– И почему я, мужики, должен за вас пахать?
– В Турцию ездил? – Алексей удивленно таращился на пакеты.
– Вроде того. – Архипов хохотнул и начал выгружать добычу.