Синее море, белый пароход
Шрифт:
— Еще ничего не видели? — спросил я Юрика.
— Нет, — ответил брат, глядя на меня исподлобья. — Одни чайки.
Я спрыгнул с сетки, затянул ремень на новую дырочку и выскочил на палубу.
Катер буровил пенистое ожерелье острова. Из-за сопки, похожей на вулкан, вытягивалась темная кошачья лапа с серебристыми когтями.
Отец и Семен стояли поодаль друг от друга.
— Не возвратиться ли? — сказал Семен отцу, и совсем не дружеским голосом. — Погода мне начинает не нравиться.
— Черт с ними, с этими
— Обожди, — резко отозвался отец. Он разглядывал побережье и сопки в половину бинокля, все время подкручивая его. — Остров переплюнуть можно. Куда тут они могли спрятаться?
Семен смотрел на берег из-под левой руки. Тень падала лишь на один глаз. Но вот «кошачья лапа» схватила солнце, и нас всех накрыла тень, а по воде пошла мелкая рябь. Я оглянулся. Тень накрывала море, гнала ослепительную синеву к горизонту, потом к верхушкам сахалинских сопок.
Я склонился за борт, вглядываясь в берег. Мы все не спускали глаз с береговой полосы. И все равно чуть не проскочили шлюпку. Она стояла среди бурых огромных камней. Мачты на ней не было. Юрик увидел ее первый и закричал с мостика:
— Вон лодка!.. Гера, она с «Оранжада»?
Отец кивнул Рыбину. Тот сбавил ход и положил катер на правый борт. К самому берегу нельзя было подойти из-за камней. Тогда отец выпрыгнул на камень, с него — в воду. Ему оказалось по грудь. Он пошел к шлюпке, подняв вверх правую руку.
— А может, оставим это дело, Вась? — вскрикнул Рыбин, высунувшись из рубки. Его глазки тревожно следили за отцом, а кончик языка то и дело скользил по губам.
Мы с Семеном тоже соскочили на плоский камень. Отец подобрался к шлюпке и толкнул ее нам. Мы прыгнули в нее и подтянулись за конец к берегу.
— Гера, а я? — крикнул Юрик.
— Пока подожди, — ответил я и приложил палец к губам.
На песчаной полоске темнели елочки следов. Я узнал отпечатки маленьких дзори Сумико. Пока я рассматривал их, отец и Семен ушли вперед.
Отец шел пригнувшись. Сапоги его покрылись песком. Мокрая одежда обвисла.
— Осторожно, Васька, — сказал ему Семен, догоняя. Из-под его подметок летел песок. Клёши надувались ветром. — Никакого самовольства… Миром дело да ладом решать будем, слышишь?
Отец отмахнулся, как от комара, и что-то буркнул в ответ успокоительное.
Я засунул руку в карман. Первым мне попался божок. Я пощупал его сколотый нос, опустил на самое дно и взамен крепко стиснул картонную гильзу ракеты.
— Ага-а-а! — зарычал вдруг отец и бросился к большому кусту черемухи.
Я припустил за ним и втиснулся между отцом и Семеном.
Под кустом, в зеленой прохладе, спали беглецы. Сумико уткнулась в кимоно на груди своего отца. По лицу Ивао полз муравей. Ивао смел его сонной рукой и перевернулся. Кимура потрогал его, словно боялся во сне потерять племянника.
— Хорошо спят, — сказал Семен, — жалко будить.
Отец присел на корточки рядом с Кимурой и толкнул его в плечо. Кимура что-то буркнул и опять засвистел носом. Отец потормошил его сильнее. Кимура расклеил закисший глаз и в ту же секунду прикрылся ладонью, точно защищаясь от штыка.
— Ано-нэ, вставай! — сказал Семен. — Пойдем назад.
— Зачем пойдем? — спросил Кимура хриплым голосом.
— Твоя расскажешь, как сжег дом. — Отец гвоздил его своими зрачками.
— Я не жег никакой дом, капитан, — ответил Кимура, садясь.
— Может, он сам загорелся? — хмыкнув, спросил отец.
Кимура сгорбился. Рябинки на его лице темнели, как дробины.
— Ну, хватит, Василий. — Семен поставил ногу между отцом и Кимурой. — Ты не прокурор.
— Смотри, защитник нашелся, — взорвался голос отца. — Может, любить их и жаловать. — Отец выпрямился и зашагал назад, к морю.
Ивао, Сумико и Ге проснулись. Сумико заплакала. Оттопырившийся пучок волос на ее затылке вздрагивал. Ге пытался пригладить этот пучок.
— Конец миру, конец, конец, — бормотал он.
Ивао глядел на меня дерзкими глазами, увеличенными стеклами очков. Его родимое пятно над правой бровью алело, как рана. Наши взгляды сцепились, и мы забыли обо всем. Только глаза друг друга видели мы. Они у него блестели, как мокрая черная галька. И у меня, наверно, горели глаза, потому что я вспомнил пожар. И я пошел вперед на Ивао, крепко сжав челюсти и кулаки. Нудная дрожь ослабляла мускулы. Раньше даже в драках я этого никогда не ощущал. Значит, расшатались нервы, как у фронтовиков.
Я старался не отвести взгляда. Но крепкая рука Семена вцепилась в воротник моей рубашки. Он дернул меня, и я оказался на прежнем месте.
— Надо идти, — прервал причитания Ге Семен. — Смотрите, какое небо…
Глаза Кимуры сильно расширились. Двукрылые морщины потянулись от переносицы. Кимура увидел тучу. Губы его на миг стрелами вошли в щеки. Но тут же Кимура вновь ссутулился и зашагал по траве, примятой ветром.
Мне запомнилась усмешка Кимуры. Но чему он радовался?! Тому, что гроза накроет нас? Хороша радость…
Катер дергался, как конь, почуявший волка.
Ивао и Сумико засуетились возле Ге в кубрике. А Рыбин бросился в рубку.
Через минуту катер врезался в волны.
Юрик крутился под ногами. Ему надо было непременно пробиться к японцам. Я еле выволок его из кубрика.
— Куда лезешь? — сказал я ему сквозь зубы. — Тебя только там не хватало.
— Дядя что — заболел? — спросил Юрик.
— Да, заболел, — ответил я и повел брата на мостик.
Юрик повысил голос:
— Почему ты меня не пускаешь к Сумико?
— У нас с нею все кончено. Понял? — сказал я.
— А мне она споет японскую песню, — возразил Юрик.