Синие берега
Шрифт:
Резко трещали автоматы, наведенные на окна.
– Вон! Вон! Глядите!
– Плечи Валерика подымались в такт его возгласам.
– Вон у тополя! Длиннющий такой... Долбану сейчас...
– Валерик щелкнул затвором винтовки и, увлеченный тем, что собирался сделать, отодвинулся от простенка.
– Попаду в него. Точно, попаду!
– Прочь от окна!
– гаркнул Андрей.
Валерик не успел нажать на спуск, густая дробь обсыпала оконный проем, отколовшаяся от рамы щепа разлеталась по классу. Он выпустил из рук винтовку, и винтовка громко шлепнулась внизу, у стены.
Андрей не успел поддержать
– не мог Андрей сообразить.
– Куда?.." Глаза Валерика открыты, в них по-прежнему ни страха, ни чувства опасности. Только лицо удлинилось, губы сжались, брови потемнели. Андрею показалось, что увидел на этом, уже не слабом лице и складки в уголках губ, и рубцы, врезавшиеся от крыльев носа к подбородку, - все, чего еще утром не мог себе представить. Он взял худенькую, с золотистым пушком руку Валерика, какая она стала тяжелая! Валерик плакал, слезы текли малиновые, потому что по лицу текла и кровь, крови было больше.
– Все равно долбану его, - тихо стонал Валерик.
– Я его запомнил, гада. Длиннющий такой... нос крючком...
– Потом - сокрушенно: - Жалко... винтовку. В магазине остались... еще... три патрона...
– Он закрыл глаза, губы чуть шевельнулись: - А я из Малаховки, под Москвой... У нас там дом с садом... Мама...
– Он, кажется, улыбнулся тихой, медленной улыбкой.
– Полежи смирно, Валерик, - попросил Андрей.
– Сейчас перевяжут.
– Лейтенант, - раздался дрогнувший голос Пилипенко.
– Что с ним?
– Он напряженно смотрел перед собой. Плечи его двигались влево-вправо. Пулемет бил в тополя возле ограды, у тополей притаились солдаты.
Андрей видел, Куски отваливавшейся коры падали на землю. Но мысли его занимало не это. "Валерик!.."
Рывком вылетел из класса.
4
– Мари-я-я! Мари-я-я!..
Крик Андрея тонул в частом треске стрельбы. Стреляли снаружи, стреляли из школы. Он ухватился за перила лестницы, кружилась голова: качался коридор, набок клонились окна впереди, и сам он будто вертелся вокруг себя. За накренившимися колоннами, у скосившихся правого и левого оконных проемов, валились и не могли упасть Вано и Петрусь Бульба со вскинутыми автоматами. Он подождал, пока все перед глазами встанет на место.
– Мари-я-я!
Поддерживая рукой санитарную сумку, висевшую на плече, Мария спешила на крик: девичья сила сквозила в быстрой ее фигуре. Не добежав до Андрея, подняла голову: испуганное, испуганное у нее лицо.
– С тобой что, Андрей?
– смотрела на него: на щеках размазана мокрая пыль, босые ноги в пятнах крови.
– Скорее. Скорее.
Она все поняла, вслед за Андреем кинулась в класс седьмой "Б".
– Валерик!
– ударило в сердце, будто в груди ее уже была рана. Мария даже провела рукой по груди - возможно, увидит кровь на пальцах.
– И Тиша, ой...
– Она увидела их, одного, с мокрой гимнастеркой, с мокрыми штанами, у двери, другого возле окна, поперек одеяла на полу.
– Валерик...
Она стояла на коленях, что-то перебирала в сумке, вынула бинт, и другой пакет, и третий. Пальцы непослушно разрывали нитку и отворачивали край бинта. Пуля пробила щеку Валерика.
– Долбану-у...
Он даже пробовал протянуть руку вперед, раненую руку, и сжал ее в кулак. Он еще боролся...
Мария торопливо бинтовала лицо, марля впитывала кровь, становилась красной. Мария наматывала, наматывала бинт, стягивая все туже, а кровь проступала и проступала. Ничего не помогало, и Мария растерянно смотрела на Андрея.
Валерик обводил Марию, Андрея тихим, страдающим взглядом, словно понимал, это последнее, что он видит. И этого взгляда, полного мольбы о помощи, они не могли выдержать и опустили глаза.
Мария схватила наконец бинт узлом, он пришелся на затылок. Раскрыла еще пакет: бинтовать руку. Уже дернула нитку, скреплявшую пакет, и остановилась: глаза Валерика, как стекло, чистое, промытое стекло, и не просили ничего, не страшились - не смотрели. Она прикоснулась щекой к его губам - дыхания не было. Валерик мертв.
"Нет, нет, и смерть не сделала лицо Валерика взрослым, - не отводил от него взгляда Андрей.
– Совсем мальчик...
– Но перед ним лежал солдат, только что отдавший жизнь за всех.
– Он звал мать... Чем могла она помочь ему? Ничем. Ничем. А матери так любят детей своих. Матери не зовут на помощь. Это их зовут. Как вот Валерик... Как, наверно, и я... уже не мальчик.
– Она снова возле, мать, мама, бледная, улыбавшаяся, но видел он только руки ее, готовые что-то делать, что-то делать - поставить перед ним тарелку, поправить загнувшийся уголок воротника, налить для него воды в ванну, расстелить постель.
– Мать всегда единственная и последняя. Матери знают, как трудно родить. А убивать легко и быстро. Это знаем мы..."
– Иди, Мария.
– Андрей стоял над Валериком не сгибаясь, прямой, будто пули не могли его тронуть. Он не смотрел на Марию. Он смотрел в окно. Немцы перестали стрелять. Пилипенко тоже.
– Иди.
Мария не шелохнулась, она сидела на полу, уткнув лицо в сумку: не было сил подняться.
Очередь в окно. Очередь в окно! Очередь...
Стреляли? Она поняла это, когда опасность уже миновала.
– Я что сказал!
– Андрей хотел выкрикнуть это, но получилось тихо, как-то просительно.
Мария не ответила. Голова по-прежнему лежала на сумке.
Потом увидела, что у Пилипенко с плеча спускался медленный кровяной завиток, и гимнастерка, на которой пестрели белесые пятна высохшего пота и пыли, постепенно покрывалась одним мокрым цветом.
– Пиль, - сдавленно произнесла Мария.
– Разве не чувствуешь, ты же ранен.
– Как это ранен?
– не представлял он себе.
– Отойди, - сердито качнул головой. Он не спускал глаз с сада.
– Отойди. Не мешай.
Может быть, вспомнились ей слова, сказанные ему, когда в болоте перевязывала Антонова?.. Она тоже делала тогда свое дело и требовала отойти, не мешать ей. Он весь там, в саду, откуда надвигается гибель. Но он же ранен, Пиль...