Синие цветы I: Анна
Шрифт:
– Там было много плохого про тебя понаписано. Тебя называли скандалистом. И сплетником.
– Мне не нравится слово «сплетник». Предпочитаю именоваться «распространителем порочащей информации».
Я удивленно смотрю на него.
– Ты не отрицаешь?
– Ну что ты. Я слишком горжусь своими недостатками.
– Ты действительно сидел в тюрьме?
Науэль засовывает руки в карманы и надувает пузырь из жвачки.
– Надолго я там никогда не задерживался. У меня есть друзья, которые без меня очень скучают, – слово «друзья» он произносит насмешливо. – Что там еще? Публичный разврат? Хранение наркотиков? Ну было. Хотя не так уж долго они у меня хранились…
С какой небрежностью он бросает слова. Для него это все пустяки? Я зажигаю сигарету и прячу за дымом растерянность.
– Все?
– Н-нет. Там написано, что ты причастен к самоубийству одного человека…
Лицо Науэля окаменевает, и глаза, обведенные черной подводкой, раскрываются шире. Чего я хотела? С самого начала было ясно, что такой, как он, не может вести обычную жизнь. Сам его вид подтверждает, что он отказался от самой видимости, что ведет ее.
– А там не написано, что, вероятно, и не одного?
– Чего нет, того нет. Все же… насчет самоубийства… это правда?
– Все что угодно правда в той или иной степени, – Науэль поджимает губы.
Я осознаю, что мы остановились и стоим на пустой улице, рассматривая друг друга испытующе и пристально. Известно, что я хочу насчет него понять. А что он обо мне?
– Теперь поняла, с кем столкнулась? – насмешливо осведомляется Науэль. – Я только с виду сладенький. Такая гадкая конфетка. Ко мне мамочки своих дочек не пускают. И сыночков тоже, – добавляет он и смеется. – Их особенно.
– А мои родители меня выгнали, и им все равно, где я, – сообщаю я.
Мысли вращаются в моей голове быстро-быстро. Как мне относиться к нему? Я должна его осуждать? Вероятно, должна. Любой бы осудил. Всякий. Но здесь же нет любых и всяких. Здесь только я – одинокая, как практически всю мою жизнь. Этот странный человек если и не рядом со мной, то поблизости. Так, может, мне просто закрыть глаза и позволить себе чувствовать что чувствуется? Моральные принципы требуют прекратить это знакомство. Так ли они важны? Ведь они не предлагают мне ничего взамен.
– Серьезно, я опасен, – говорит Науэль. Я замечаю, что он стремится убедить меня. Зачем? – Я неприятная личность. Я шляюсь по стрёмным местам и общаюсь со стрёмными людьми. Тебе это не понравится.
Мне хочется возразить, но он ждет, почти требует, чтобы я согласилась с ним.
– Ну, возможно, – уклончиво отвечаю я.
Мы молчим минут пять. Я не отвожу от него взгляда. Науэль мрачнеет. Я думаю, что даже если он очевидно не хороший, то и однозначно плохим я назвать его не могу. Во всяком случае, пока.
– От меня одни неприятности, – говорит Науэль, и на секунду мне становится жаль его, хотя ничто в его голосе не указывает на жажду сочувствия.
– Я уже могу опровергнуть эту фразу. С тобой мне становится лучше.
– Я не нарочно.
– В любом случае.
– Не жди, что я влюблюсь в тебя и торжественно исправлюсь или вроде того. Мы не в кино и не в любовном романе.
– Не жду, – говорю я, отчетливо слыша собственную фальшь.
– Так ты идешь домой?
– Ни за что. Куда угодно, только не в тот дом и не в ту кухню.
На лице Науэля то ли облегчение, то ли сожаление, то ли и то, и то. «Забери меня, – думаю я. – Ты можешь обещать мне неприятности, но ты меня не обидишь, я знаю». Науэль стягивает на шее шелковый шарф. Шарф кислотно-розовый, в тонкую оранжевую полоску. Каким-то образом Науэлю удается облагородить даже самую безумную одежду и самое нелепое сочетание цветов. Каким бы вычурным он ни был, он все же элегантен.
– Тот, кто это понаписал про меня, называет себя Улей, – поясняет Науэль. – Потому что он полон сердитых ос.
– Разве ты видел статью?
– Я? Нет. Вроде, мельком.
– Все-таки какое странное совпадение – в доставленной по ошибке газете оказалась статья про тебя.
– Чего только не бывает.
Мы идем по улице.
– «Жало» было бы лучше, – говорит Науэль вполголоса. – Но есть такой музыкант, и пусть он никого не жалит, но имечко застолбил за собой.
Он поднимает руку, останавливая такси. Его шарф взмывает, подхваченный ветром.
– Куда угодно, ты сказала? Как хочешь, Аннаделла.
– Откуда ты…
Науэль запрыгивает в такси.
Такси привозит нас на хмурую улицу. Из четырех фонарей горит только один. Своими темными окнами дома смотрят на нас холодно и настороженно. Что здесь?
– Мой мир, – отвечает Науэль с усмешкой. – Ты иногда проговариваешь мысли вслух.