Синие цветы I: Анна

Литтмегалина

– Она приезжает к нему и скандалит. Они уже два года в разводе, а она до сих пор убеждена, что имеет право решать, что ему делать со своей жизнью. Он, видите ли, позорит ее своим поведением, – Науэль усмехнулся. – Тупая, ожиревшая стерва. Да она одним своим видом позорит себя больше, чем он ее, даже если б попытался отсосать собственный член посреди белой улицы. Когда он, несмотря на все вопли, перестал впускать ее в дом, она начала приводить с собой дочек. Их-то он не станет держать у закрытой двери. Девочки прелесть. Все в мамулю. Уже – вот такие жопы, – Науэль закатил глаза. – Все это лишний раз доказывает: лишние связи – лишние проблемы.

Я не была готова в тысячный раз выслушивать рассуждения Науэля на тему «семья как абсолютное зло». Слезы подступили совсем близко. Как бы не разрыдаться перед ним – прямо здесь, прямо сейчас.

– Давай по домам, – вдруг выпалила я. Стоило этим словам сорваться с моих губ, как я сразу пожелала взять их обратно, но Науэль уже кивнул:

– Хорошо.

Один за другим гасли фонари. Их бледно-розовые плафоны своей формой напоминали бутоны. Свет скользил по гипсовым завитушкам, украшающим гладко оштукатуренные белоснежные стены домов. Это был респектабельный район, квартиры в нем стоили бесконечно дорого. Когда я оказалась здесь впервые, меня поразил контраст этих элегантности и чистоты с серой неряшливостью закоулков, привычных мне. Я всегда жила в бедности; выросла в разваливающемся домишке, таком тесном, что в нем мы ощущали себя как в обувной коробке, и таком ветхом, что странно, как крыша не обрушилась нам на головы. Дом Янвеке, хотя и двухэтажный, был далек от роскоши. Как всегда на белых улицах, я ощутила себя неуместной и никчемной, и была рада спрятаться в такси, которое подозвал Науэль.

Мы ехали тихо, без тряски, словно парили над ровным асфальтом. Сидя на заднем сиденье, я смотрела в окно, отвернувшись от пушистого затылка Науэля, сидящего впереди. К белизне неба добавился розовый – тусклый грязноватый оттенок. Я не понимала, почему у меня глаза на мокром месте. Когда-то встречи с Науэлем делали меня счастливой… почему теперь нет? Произошедшее сегодня я не могла ни разжевать, ни проглотить. Оно жестким комом застряло у меня в горле. Белые изящные дома сменились серыми коробками без изысков. Дорога сузилась, показались облупленные заборы. Какое преображение. Я невесело усмехнулась.

– Остановите здесь, – обратилась я к таксисту.

Выбравшись из машины, я оглянулась на Науэля с отчаянной надеждой, что он попытается уговорить меня остаться. Но он только флегматично посмотрел на меня, опустив стекло. Мы как будто бы уже расстались, и здесь присутствовал не он, а лишь воспоминание о нем.

– Мне нужно пройтись, – объяснила я и нервно скрестила руки на груди.

– Понятно, – взгляд Науэля проваливался сквозь меня. – Пока.

– Пока, – ответила я, чувствуя, как в груди раскрывается рана, но такси уже отъехало.

Я постояла немного. Мысли уносились прочь от меня, оставляя голову совершенно пустой. Было влажно и холодно. Дрожа, я медленно побрела к дому. Несмотря на раннее время, уже просыпались люди, хлопали двери, доносились обрывки фраз. Я никого не видела – все закрыла бело-серая пелена.

Дверь оказалась распахнутой настежь. Обычно к моему прихожу Янвеке уже уходил на работу, и я избегала угнетающей встречи с ним. Мне стоило подумать об этом. Я вошла крадучись, словно пробираясь в чужой дом (хотя он чужой и есть). Свет в прихожей не горел. Я не стала включать его. Не потому, что боялась привлечь к себе внимание, нет. Просто хотела отсрочить этот момент хотя бы еще на секунду. Ругнулась, шумно споткнувшись обо что-то. Все, поймана…

Растворилась дверь ванной, и Янвеке высунул в коридор большую безобразную голову. Недавно его неудачно подстригли, и седеющие волосы топорщились, жесткие, как проволока. Окинув меня тяжелым, пустым взглядом, Янвеке втянул голову обратно.

Я прошла в кухню, налила себе стакан воды, выпила его мелкими глотками. Главное, успокоиться. Не позволять ему тратить мои нервы.

Янвеке забрел как будто бы случайно, остановился, застегивая оранжево-коричневую рубашку. Оранжевый… его любимый цвет, к которому Науэль относился с презрением, заявляя, что оранжевая одежда уместна только для дорожных рабочих. В утреннем свете Янвеке выглядел еще отвратнее, чем обычно. В юности у него было много прыщей и привычка ковырять их, что оставило шрамы. Пузо тяжело нависало на ремень. До меня доходил кисло-горький, сигаретный запах Янвеке, вызывающий рвотные позывы, и я осознала, что мое отвращение нарастает с годами.

– Что-то ты рано сегодня, – притворно равнодушно протянул Янвеке, явно удивленный моим появлением.

– У меня разболелась голова, – блекло отозвалась я и, заметив, как стискиваю стакан, поставила его на стол. Со дна поднимались красные буквы: «С», «К»… СКАНДАЛ. Мне хотелось убежать, запереться в ванной и там дождаться, когда Янвеке уберется к себе на работу, но я понимала, что в любом случае не смогу прятаться долго, и его гнев, усиленный ожиданием, настигнет меня уже сегодня вечером. Так пусть лучше сейчас. Вскрыть этот нарыв и расслабиться.

Янвеке молчал, обдумывая, как бы приложить меня получше. Мне казалось, я действительно слышу звон моих нервов. Когда он наконец сорвался, я встретила его атаку почти с облегчением.

– Пизду не порвала – всю ночь трахаться? – спросил Янвеке с надрывно-истерическими интонациями, которые делали его похожим на огромную страшную бабу. Просто удивительно, как высоко мог порой звучать его глухой, хриплый голос.

– Я с ним не трахаюсь, – возразила я, демонстрируя полное самообладание. – И ты это знаешь.

– Да, конечно, – выдавил Янвеке. – Ведь он же пидор. На что он способен.

– Да, конечно, на что, – ухмыльнулась я. – Если только посмотреть на тебя так, что ты чуть не обделался.

Не надо было. Плеснула масло в огонь. Янвеке был на границе припадка, а теперь перемахнул ее в один миг. Пока он предавался праведному гневу, я вспоминала тот эпизод и старалась удержаться от ухмылки.

Мы с Науэлем были знакомы примерно полтора месяца, когда на очередную нашу встречу я пришла с пожелтевшим, припудренным, но все еще заметным синяком. Науэль ничего не сказал по этому поводу, но утром проводил меня до самого дома. Мы стояли и разговаривали, когда Янвеке рванул было к нам, как злая собака, но вдруг остановился так резко, что даже качнулся вперед, пораженный видом Науэля. Подозреваю, Янвеке даже не сразу понял, что перед ним такое. Волосы Науэля все еще были розовыми, но уже самого безумного, обжигающего глаза оттенка. На висках пряди стягивали маленькие золотистые заколки в виде бабочек. Одет он был во что-то ярко-зеленое и маловразумительное. Науэль словно не замечал Янвеке, но, невозмутимо попрощавшись со мной, обратил на него нахальный взгляд – искоса, не удосуживаясь даже развернуться. Холодный взгляд, спокойный, немигающий, в котором Янвеке увидел что-то, только ему предназначенное, что-то, что заставило его развернуться и уйти в дом и даже дверь за собой прикрыть без стука. Видимо, Науэль обладал очень мощным даром внушения, потому что новоприобретенная привычка Янвеке размахивать кулаками бесследно испарилась. Не сомневаюсь, иногда ему очень хотелось мне врезать, сбить с ног и еще наподдать, но он ограничивался воплями.

Янвеке все еще вопил. Я закатила глаза к потолку.

– Знаешь, что, – перебила я его, – мне кажется, ты становишься толще и толще с каждым днем.

На секунду он застыл с открытым ртом.

– По сравнению с ним, – неумолимо продолжала я, – ты напоминаешь разбухшую бородавчатую жабу.

Янвеке обозвал меня шлюхой и пообещал, что однажды вышвырнет из этого дома, после чего мне придется жить на помойке вместе с бродячими кошками. На это я немедленно ответила, что вместо того, чтобы идти на помойку, я предпочту найти мужика посимпатичнее – что не проблема, так как любой симпатичнее Янвеке. Янвеке так и перекосило. Он кинул мне в лицо мокрое кухонное полотенце и ушел, почти убежал, из дома. Дверь захлопнулась с силой, заставившей все ветхое строение содрогнуться, а штукатурку – посыпаться с потолка. «Ну ладно», – подумала я, поднимая с пола полотенце. Не сказать, что хорошо, но бывало и хуже.