Синие цветы I: Анна
Шрифт:
Бросить меня.
Среди клубов горячего пара я вздрогнула, будто от холода. Что я буду делать, оставшись одна? Наверное, просто погибну. Я не скажу ему об этом, разумеется, нет. «Не могу жить без тебя» – звучит как шантаж, не так ли? Мне захотелось вернуться на диван и накрыться с головой одеялом, как если бы я не просыпалась вовсе.
Я выключила воду и шагнула на растрескавшийся плиточный пол. Протерев ладонью затуманенное зеркало над раковиной, посмотрела на себя: округлое лицо, мокрые спутанные волосы, пухлые губы и большие, растерянные глаза. Сиськи у меня тоже большие, на мой взгляд, так даже чрезмерно – сложно воспринимать всерьез дамочку с такими буферами. Науэль говорит, я похожа на мультяшку. Опять Науэль. «Забудь его, – приказала я себе, проглатывая тоску, как горькую таблетку. – Он сейчас и не вспоминает о тебе. Забудь».
Был день как день; кто бы представил, что все так повернется. Я покурила, отмыла пол в кухне, снова покурила, разобрала забитый пыльным хламом шкаф в комнате Янвеке, посмотрела какую-то глупую передачку по телевизору («Десятка самых горячих знаменитостей!»; странно, но Науэля среди них не было). Забросила белье в стиральную машину (пожалуйста, не сломайся в этот раз, моя дорогая, не оставляй меня с его носками), затем начала готовить ужин, избавляя себя от необходимости заниматься этим позже, под аккомпанемент уничижительных комментариев Янвеке.
Телевизор оставался включенным, чтобы разгонять суицидальную тишину в доме, но я его не смотрела. Когда я все-таки обращала внимание на экран, там всегда шла реклама. Есть ли на нашем телевидении что-либо помимо знаменитостей и рекламы? Нет, это невыносимо. Я выключила телевизор и включила радио – я боюсь тишины, что есть, то есть.
Мне все еще было сложно отлепить мысли от Науэля, как всегда в день, последующий за нашей встречей, но в мои чувства вклинивалось беспокойство, связанное с Янвеке. В каком настроении он вернется? Я всегда нервничала перед воскресеньем. Одолевала невнятная тоска – вот бы выйти и брести куда глаза глядят. Возможно, я так и сделаю, как только он придет с работы.
Я бросила взгляд на часы. Еще два с половиной часа… так мало времени для пустого, тягостного, но все-таки одиночества, прежде чем Янвеке появится и провоняет весь дом своим недовольством. Все еще злой после утренней перебранки, он будет нарезать круги вокруг меня, словно выбирая для удара место поуязвимее, цепляться к каждому моему слову или же к моему молчанию, раскритикует ужин и затребует приготовить бутерброды, чтобы после отчитать меня и за них. Все известно, все давно пройдено. Янвеке не тот человек, от которого можно ожидать сюрпризов.
Примерно раз в месяц чаша моего терпения переполнялась, и было достаточно одной капли его злости, чтобы моя ярость выплеснулась через край. Тогда я задавалась вопросом: почему, после всего, что я вытерпела от него, я остаюсь с ним? Хотя ответ прост. Обычная, зауряднейшая пассивность, свойственная, по утверждению Науэля, большинству женщин. Он всегда рассуждает об этом с презрением. И как я могла ему объяснить, до чего это непреодолимо: словно лежишь под толщей воды и льда, и надо бы подняться к поверхности, вздохнуть, но сил нет даже и на то, чтобы мечтать о глотке воздуха.
Я заурядна, да. Примитивна и заурядна. Не это ли причина того, что Науэлю и в голову не придет поцеловать меня, хотя он раздает свои подслащенные клубничной жвачкой поцелуи направо и налево?
Я раздраженно бросила полотенце, и оно вспыхнуло, попав точнехонько на включенную конфорку. По кухне мгновенно распространился запах паленого. Плеснув на полотенце стакан воды, я тяжело задышала, как будто пробежала стометровку с препятствиями. Продолжай мыть посуду, дорогая, продолжай. Хотя бы это у тебя сносно получается.
Чтобы проветрить кухню, я открыла окно, и желто-коричневый осенний лист скользнул на подоконник. Я небрежно смяла его и выбросила, и мне вдруг стало не по себе, как будто я поступила непозволительно грубо.
В раздавшемся звуке я не сразу признала скрип входной двери. Янвеке возвратился пораньше? Но он всегда гремел ключами и как старый курильщик надрывно кашлял – его появление было сложно не заметить. А эти двое (я расслышала, как они приглушенно обменялись парой фраз) ступали осторожно, как охотящиеся животные. Я похолодела в накатившей на меня волне ужаса. Уже особо не таясь, вторгшиеся в дом незнакомцы захлопали комнатными дверьми. «Они ищут меня», – догадалась я и впала в оцепенение.
– Добрый день, дамочка, – небрежно заявил первый вошедший в кухню.
Он не походил на роанца – слишком смуглая кожа, слишком темные волосы, глаза такие черные, что не различить зрачки. В его речи слышался шипящий акцент.
– Как вы вошли? – произнесла я высоким то ли от удивления, то ли от испуга, голосом.
Никто не удосужился мне ответить. Второй невозмутимо прошел мимо меня (такой же темный; от него исходила холодящая угроза, и я отшатнулась) и встал напротив окна. Идиотка, осознала я, просто идиотка. Нельзя было так замирать, как кролик в траве. Теперь все пути бегства оказались отрезаны. Первый аккуратно прикрыл дверь кухни. Он посмотрел на меня и скривил рот.
– Где он?
– Кто? – уточнила я почти беззвучно.
Незнакомец поймал мой взгляд. Меня пугали его глаза-дыры, черные и пустые, как у человека, способно сделать с тобой что угодно, как ты ни умоляй, потому что слова касаются его ушей, но не проникают в его сердце.
– Не прикидывайся, что не понимаешь, сучка, – огрызнулся он с внезапной яростью. – Эта мразь, Вилеко.
То, как он коверкал слова, шепелявя, в другой ситуации могло бы показаться забавным, но сейчас только пугало меня еще больше.
– Науэль? – зачем-то уточнила я, и мое сердце застучало так громко, что, наверное, даже они услышали.
– Да! – рявкнули мне в ответ.
– Я… я не знаю, – пробормотала я, впервые радуясь, что мне действительно неизвестно, где и как Науэль проводит свое время. То, что тебе неведомо, невозможно выпытать у тебя никакими средствами, верно? Хотя само слово «выпытать» звучит несколько тревожно… – Что-то случилось?
Стоящий у двери с шумом выдохнул, и я непроизвольно сделала шаг назад.