Синтетический человек
Шрифт:
– А должна ли быть картина для каждого наброска? Надо ли сочинять симфонию на каждую тему? Подожди, Зи... У меня в голове одна умная мысль...
– Она идет прямо от тебя. Помнишь все, чему ты меня учила - книги, музыка, картины? Когда я покинул карнавал, у меня был Чайковский и Джанго Рейнхарт; у меня был "Том Джонс, найденыш" и "1984". И когда я ушел, я основывался на этих вещах. Я нашел новые красоты. Сейчас у меня есть Барток и Жан-Карло Менотти, "Наука и психика" и "Сад Плинка". Ты понимаешь, что я имею в виду, дорогая? Новые красоты... вещи, о которых я и не мечтал раньше.
–
– Я собираюсь показать им новую красоту. Я собираюсь указать им новое направление - нечто, о чем они никогда раньше не мечтали.
Горти встал и подошел к двери. Он опустил жалюзи и запер их, и закрыл засов. Вернувшись к столу он сел и просмотрел все ящики. Из глубокого ящика слева он вынул тяжелую шкатулку красного дерева открыл ее ключами Людоеда, и достал планшеты с кристаллами. Он с любопытством рассматривал их при свете настольной лампы. Не глядя на этикетки он собрал все кристаллы в груду возле тела Зины и опустил свою голову на руки среди них. Было довольно темно, горела только настольная лампа; совсем слабый свет пробивался сквозь завешенные овальные окна трейлера.
Горти наклонился вперед и поцеловал гладкий, прохладный локоть.
– Оставайся пока здесь, - прошептал он.
– Я сейчас вернусь, дорогая.
Он наклонил голову и закрыл глаза, и позволил своему сознанию окунуться в темноту. Ощущение его присутствия в трейлере ускользнуло, и он стал отрешенным, бродягой в темноте.
Снова другое чувство заменило его зрение, и снова он почувствовал присутствие других существ. На этот раз он полностью осознал отсутствие групповой атмосферы, кроме одной - нет трех пар на достаточно большом расстоянии. А все остальные были отдельными, изолированными, не имеющими ничего общего, каждый преследовал эзотерические, сложные линии мысли... не мысли, но чего-то на нее похожего. Горти остро чувствовал разницу между этими существами. Одно было сконцентрированным величием, достоинством и покоем. Аура другого была подвижной и высокомерной, а еще одно глубоко прятало странные, пульсирующие, тайные серии идей, которые захватили его, хотя он и знал, что никогда их не поймет.
Самой странной вещью было то, что он, посторонний, не был чужаком среди них. Везде на земле, входя в клуб, или в аудиторию, или в бассейн, посторонние в какой-то степени понимали, что они здесь чужие. Но Горти ничего подобного не чувствовал. Он также не чувствовал себя и частью сообщества. И не чувствовал, что его игнорируют... Он знал, что они заметили его. Они знали, что он наблюдает за ними. Он мог чувствовать это. Никто здесь, как бы долго он с ними не оставался, не попытался общаться он был уверен в этом. И никто не будет избегать этого.
И внезапно он понял. Вся земная жизнь происходит и существует из одной команды: Выживай! Человеческий мозг не может действовать ни на
У кристаллов была своя основа - и совершенно другая.
Горти почти понял ее, но не совсем. Такая же простая, как "выживай!", это была концепция настолько отдаленная от всего, что он когда-либо слышал или читал, что она ускользнула от него. По этому признаку он был уверен, что они сочтут его послание сложным и интригующим.
Поэтому - он обратился к ним. Нет слов, чтобы передать то, что он говорил. Он и не пользовался словами; вещь, которую он хотел сказать, вышла одним мощным толчком глубокого описания. Содержащее каждую мысль, которая спала в его сознании в течение двадцати лет, его книги и музыку, его страхи и радости и удивления, и все его мотивы, это единое послание распространилось среди кристаллов.
Оно рассказало о ее прекрасных белых зубах и ее музыкальном голосе. Оно рассказало о том случае, когда она отослала Хадди, и о контуре ее щеки, и о глубине чувства, которое скрывалось в ее глазах. Оно рассказало о ее теле, и привело тысячу и один человеческий стандарт, по которому она была красива. Оно рассказало о говорящих шуршащих аккордах на ее маленькой гитаре, и ее щедром голосе, и об опасности, перед которой она стояла, защищая вид жизни, от которого получил ее один из кристаллов. Оно нарисовало ее безыскусную наготу оно оживило сдавленный, наполовину спрятанный плач; уравновесило ее слезы звуками арпеджио ее смеха; и рассказало о ее боли и ее смерти.
Подспудно во всем этом было человечество. При этом возникла великолепная этика Выживания: "Высочайшая команда это выживание вида, за ней следует выживание группы. И низшее из трех это самосохранение". Все добро и все зло, вся мораль, весь прогресс зависят от этой последовательности основных команд. Сохранить себя ценой группы - это поставить под угрозу весь вид. Сохранить группу ценой вида - это совершить самоубийство. В этом суть добра и жадности, и источник справедливости для всего человечества.
И возвращаясь к девушке, отвергнутой. Она отдала свою жизнь за чужую касту, и сделала это подчиняясь ее самой благородной этике. Не исключено, что "справедливость" и "милосердие" родственные понятия; но ничто не может изменить того факта, что ее смерть, после завоевания ею права на жизнь, это плохое искусство.
И это вкратце, все отягощенное неуклюжими половинчатыми словами, описывает единую фразу его послания.
Горти ждал.
Ничего. Никакого ответа, никакого приветствия... ничего.
Он вернулся обратно. Он почувствовал стол под своими руками, свою ладонь на щеке. Он поднял голову и моргнул, глядя на свет лампы. Он пошевелил ногами. Они не затекли. Когда-нибудь ему надо будет исследовать аномалии восприятия времени в той атмосфере чужеродной мысли.
Он испытал удар - от своего провала.
Он закричал, хрипло, и протянул руки к Зине. Она лежала совершенно неподвижная, совершенно мертвая. Он прикоснулся к ней. Она была окоченевшей. Окоченение подчеркнуло кривую улыбку в результате травм, которые нанес Людоед ее двигательным центрам. Она выглядела смелой, печальной и полной сожаления. Глаза Горти горели.