Синяя Борода, или Хуложница и Чернокнижник
Шрифт:
– Кто это? Он какой-то... страшный...
– жалобно сказала Бьянка, глядя на закрывшуюся дверь.
– А по-моему, симпатичный.
– Никогда не понимала твоих вкусов. И что же в нем симпатичного?
– Ты заметила, какие у него яркие глаза? Ровный нос, вообще черты очень правильные, гордая осанка, сильные плечи... мне кажется, этот человек знаком с воинским искусством не понаслышке. Любопытно было бы посмотреть... Я хочу его нарисовать!
– А по-моему, ничего особенного, - поспешил высказать свое мнение Нил, папин подмастерье.
– Похоже,
– И одежда, и как держится... И не местный, судя по акценту. Видите, девочки, имя вашего отца уже известно даже за пределами Прувы...
Спустя довольно долгое время отец вышел с озабоченным лицом, отозвал Аделаиду в соседнюю комнату.
– Ты с ним знакома?
– спросил тяжелым злым тоном, какой от него слышали редко.
– Сегодня утром мы встретились у Птичьего холма, он спросил, как добраться до Дерики, - пожала плечами Адель.
– А что?
– Сколько раз тебе говорить, не смей одна ходить так далеко! Дома запру! Он хочет, чтобы его портрет писала ты!
Аделаида расплылась в улыбке и захлопала в ладоши, не обращая внимания на папину мрачность.
– Ты что, совсем дура?
– спросил он - Или тебе мать плохо обьяснила, с какой целью знатные господа могут заинтересоваться хорошенькой поселяночкой?
– Отец, ну ты что? Я же буду работать в твоей мастерской, Бьянку приглашу для компании или Нила, если так боишься...
– Ненавижу эту сволочь титулованную, - прошипел отец.
Аделаида наклонила голову. Она хорошо поняла, о чем это он. Мама рассказала ей, когда она подросла, почему отец, знаменитый художник, был вынужден с женой и двухлетней дочерью бежать из столицы, из страны, прятаться, сменить имя... Нельзя бить морду герцогу. Даже если он пытается снасильничать твою жену.
Бьянка, родившаяся много позже, до сих пор оставалась в неведении относительно прошлого родителей. Сестренка такая наивная, впечатлительная... и, чего уж там греха таить, болтушка.
– Все будет хорошо, отец. Я буду осторожна...
Теодор резко сбросил ее руку.
– Не уговаривай! Я... я уже сказал "да"!
Его обрамленное светлой бородой загорелое лицо стремительно заливал румянец.
– Я не хотел! Я был возмущен, у меня кулаки чесались... Почему?! Как? Не понимаю... По-моему, он колдун, этот проходимец...
– Все будет хорошо, - повторила Аделаида.
– Положись на меня. Ты ведь говорил, что я хорошо разбираюсь в людях?
– Ты, моя дорогая доченька, сейчас поднимешься в комнату Бьянки, найдешь альбом с ее детскими рисунками, предьявишь нашему гостю и этим обоснуешь свое "нет".
– Хорошо, - легко согласилась Аделаида. Отец даже насторожился такой уступчивостью, но она уже взбежала наверх по лестнице.
Гость с отцом ждали ее в кабинете. Она вошла с неуверенной улыбкой, прижимая к груди старый альбом. Отмыть пальцы от пятнышек краски за столь короткий срок было невозможно, но Аделаида попыталась. Торопливо расплела короткую косу, стянула соломенно-желтые волосы в узел на затылке - прическу, более подобающую знатной даме. Открыла коробочку собственноручно изготовленной голубой пудры, совсем чуть-чуть коснулась ею век. Глаза так выглядели усталыми, но, по крайней мере, это подчеркивало их синеву.
– Прежде чем нанять меня, - сказала Аделаида незнакомцу, протягивая альбом.
– Вы должны ознакомиться с уровнем моего мастерства, дабы потом избежать жестокого разочарования.
Мужчина неспешно открыл верхний лист. Аделаида сдерживалась, но улыбка то и дело пыталась запрыгнуть на ее губы. К чему ложная скромность? Если ты умеешь что-то делать действительно хорошо, этим сложно не гордиться. Не может же художник, по-сокольи зрячий ко всему вокруг, быть слеп в отношении мастерства собственных картин?
Отец, вначале тоже усмехавшийся в усы, вдруг посерьезнел, а потом с такой яростью взглянул на дочь, что ей стало не по себе.
Гость молчал, очень медленно перелистывая страницы. Лицо сделалось отрешенно-задумчивым.
– Да...
– только и сказал он наконец.
– Что, простите?
– не выдержала Аделаида.
– Когда мы сможем приступить к работе?
– А когда у вас есть время?
– Я совершенно свободен.
– Тогда я в вашем распоряжении, если хотите, можем начать сейчас...
– пробормотала Аделаида, сокрушенная с одной стороны, холодной реакцией незнакомца, с другой - бешенством отца, жгучий взгляд которого она чувствовала даже спиной и вздрагивала, ожидая взрыва - Теодор дышал сипло и сквозь зубы так, будто вот-вот на кого-нибудь бросится.
В мастерской, как обычно, хозяйствовал бардак. Маме и Бьянке оскорблять уборкой священный Творческий Хаос строго запрещалось, а отцу с Аделаидой и так хорошо было. Теодор редко писал портреты, в последний раз год назад, дочку местного купца. Зарабатывал в основном пейзажами и натюрмортами, своими и Аделаиды, которые продавал в Пруве, где, пожалуй, даже стал знаменит. И церковь сельскую расписал, после чего в нее аж из самого городка зачастили гости. Проблема была в том, что гостя, чьего имени Аделаида до сих пор не знала, даже некуда было посадить.
"Это не будет лучшая из моих работ" - мрачно подумала она, когда незнакомца наконец удалось усадить на притащенный Нилом стул с высокой резной спинкой в потоке света, льющемся с широкого окна мастерской.
– Обопритесь на спинку... да, вот так...
– теперь она смущалась, обращаясь к незнакомцу. Ее оскорбляла его надменная снисходительность, этот прищур глаз и насмешливая складочка у рта. Отец был прав, конечно, на что этому человеку портрет кисти неизвестной девчонки... Аделаида уже негодовала, больше на себя, за то, что решилась на подобное "развлечение". Подготавливала холст нарочно медленно, неохотно. Мастерская готовилась вступиться за честь хозяйки. В бок незнакомцу целился обломанный и острый край рамы из-под старого мольберта, на полу коварно ждали блестящий гвоздик, сломанная кисточка, парочка скользких абрикосовых косточек, над головою гостя с полочки собирался свалиться в лицо насквозь красками заляпанный фартук...