Синяя борода
Шрифт:
Ну так кто же из пациентов больше нуждался в моей помощи этой ночью?
Ладно, чем помочь помешанной на таблетках Цирцее? Она как— нибудь и сама справится. Я с пустыми руками вернулся к Шлезингеру, и мы немножко поболтали о его поездке в Польшу. Почему бы и нет? В бурю хороша любая гавань.
Несколько лет назад жена нашего Президента предложила так покончить с американской манией глотать все подряд: «Просто скажите таблеткам „нет“.
Не
Хорошенькую остроту отпустил Пол на ее счет, хотя говорил совершенно серьезно, с пафосом и острить не думал. Он назвал ее «Гомером жующей толпы»!
Давайте уж раз и навсегда решим вопрос о достоинствах романов Полли Медисон. Чтобы решить это для себя, не обременяясь их чтением, я только что по телефону выспросил мнение ист— хемптонского книготорговца, библиотекаря, а также вдов нескольких приятелей из группы абстрактных экспрессионистов, у которых есть внуки-подростки.
Все они сказали примерно одно и то же: «Книги полезные, искренние, умные, но с литературной точки зрения не более чем поделка».
Вот так. Если Пол Шлезингер не хочет угодить в психушку, то лучше бы ему молчать, что целое лето он провел за чтением всех подряд романов Полли Медисон.
И лучше бы ему, юнцу, не кидаться телом на ту японскую ручную гранату, ведь с тех пор его периодически отвозят в клинику для припадочных. Природа, видно, заложила в него не только способности писать, но еще и какой-то отвратительный механизм, который как часы, примерно раз в три года, превращает его в ненормального. Бойтесь богов, дары приносящих!
Вчера, перед тем как уснуть, Пол сказал, что ничего не поделаешь, хорошо это или плохо, но такой уж, видно, он уродился — «особенная я такая молекула».
— Знаешь, Рабо, пока Великий Расщепитель Атомов не явится за мной, придется мне такой молекулой и оставаться.
— А литература, Рабо, — сказал он, — всего лишь отчет посвященного о разных делах, касающихся молекул, и никому-то она не нужна во всей Вселенной, кроме немногих молекул, страдающих болезнью под названием «мысль».
— Теперь мне все совершенно ясно, — сказал он, — я все понял.
— Ты и в прошлый раз так говорил, — напомнил я.
— Ладно,
— Прекрасно, — сказал я.
— Странновато звучит, а?
— Да, странновато.
— Пусть, — сказал он. — Я должен воздвигнуть два монумента. Один — ей, другой — себе. Через тысячу лет люди будут читать ее книги и обсуждать мою теорию революции.
— Хорошая мысль, — сказал я.
Выражение лица стало у него хитрым.
— Я ведь никогда не излагал тебе свою теорию? — сказал он.
— Нет.
Он постучал по виску кончиками пальцев.
— Потому что держу ее запертой все эти годы в своем картофельном амбаре, — сказал он. — Не ты один, старина Рабо, припрятал лучшее напоследок.
— А что тебе известно о картофельном амбаре? — спросил я.
— Ничего, честное слово, ничего. Но, уж конечно, если старик крепко-накрепко что-то запирает, значит, припрятал лучшее напоследок, разве нет? Выходит, молекула понимает молекулу.
— В моем амбаре не самое лучшее и не самое худшее припрятано, хотя лучшее у меня, сами понимаете, не обязательно хорошее, а уж худшее — хуже не бывает, — сказал я. — Хочешь знать, что там?
— Конечно, если расскажешь.
— Самое бессодержательное и все-таки самое исчерпывающее человеческое послание, — сказал я.
— Какое?
— До свидания, — ответил я.
У меня в доме прием!
А кто готовит еду и постели для моих гостей, самых замечательных гостей на свете?
Незаменимая Эллисон Уайт! Слава Богу, миссис Берман уговорила ее остаться!
И хотя миссис Берман говорит, что уже на девяносто процентов закончила свой последний эпос и скоро собирается вернуться в Балтимор, Эллисон Уайт не бросит меня сохнуть тут в одиночестве. Во-первых, биржевой кризис, разразившийся две недели назад, уменьшил спрос на домашнюю прислугу. Во-вторых, она снова беременна и собирается выносить плод. И потому сама попросила разрешения остаться с Селестой, по крайней мере на зиму, а я сказал ей: «Чем дольше, тем лучше».
Может, надо было по ходу книги ставить вехи, например: «Сегодня четвертое июля», или: «Пишут, что нынче небывало холодный август, возможно, это связано с исчезновением озона на Северном полюсе», и прочее в том же духе. Но я ведь понятия не имел, что получится не только автобиография, но и дневник.
Позвольте сказать, что уже сентябрь. День труда миновал две недели назад, как раз, когда разразился крах на бирже. Бах! — и процветания как не бывало! Бах! — и надо ждать нового лета!