Синяя борода
Шрифт:
— Так-так, мой юный протеже, ну, как дела? Давненько не виделись. Семейная лодка, говоришь, наскочила на риф?
— Прости, не надо было мне этого говорить. Вообще ничего не надо было говорить. Я как наркотика нанюхался.
Чай с петифурами подала служанка, у которой вместо ладоней были стальные зажимы. Мерили что-то бросила ей по-итальянски, та рассмеялась.
— Что ты сказала?
— Что твоя семейная лодка разбилась о риф.
Женщина с зажимами ответила Мерили, и я попросил перевести.
— Она говорит, чтобы в следующий раз ты женился на мужчине. Муж держал ее ладони в кипятке, чтобы выпытать, с кем она спала, пока он был на фронте. А спала она с немцами, потом, кстати,
В уютной библиотеке над камином висела картина, написанная в манере Дэна Грегори, я о ней уже упоминал, — подарок Мерили от жителей Флоренции, на картине — ее покойный муж граф Бруно, отказывающийся завязать глаза перед расстрелом. На самом деле было не совсем так, сказала она, но совсем так никогда ведь не бывает . И тут я спросил, как случилось, что она стала графиней Портомаджьоре, владелицей роскошного палаццо, богатых поместий на севере и всего остального.
И Мерили мне рассказала: она с Грегори и Фредом приехали в Италию до вступления Соединенных Штатов в войну против Германии, Италии и Японии, и принимали их как больших знаменитостей. Их приезд считался блестящим пропагандистским успехом Муссолини: еще бы, ведь это «величайший американский художник, известнейший авиатор и неотразимо прекрасная, талантливая актриса Мерили Кемп» — так дуче называл нас и говорил, что «мы прибыли, чтобы принять участие в духовном, физическом и экономическом итальянском чуде, которое на тысячелетия станет образцом для всего мира».
Пропаганда так с ними носилась, что пресса и общество принимали Мерили с почестями, достойными великой актрисы.
— Вот так, внезапно из туповатой, легко доступной девки я превратилась в жемчужину в короне нового римского императора. Дэн и Фред, надо сказать, пришли в замешательство. Им ничего не оставалось, как относиться ко мне с уважением на публике, вот уж я повеселилась! Ты же знаешь, Италия совершенно помешана на блондинках, и где бы мы ни появлялись, первой входила я, а они шли позади, вроде моей свиты.
И я как-то без всяких хлопот выучила итальянский. Вскоре говорила гораздо лучше Дэна, хотя он еще в Нью-Йорке брал уроки итальянского. Фред же, конечно, так и не выучил ни слова.
Фред и Дэн, погибшие, можно сказать, за дело Италии, стали итальянскими героями. А слава Мерили даже пережила их славу, она осталась очаровательным, прекрасным напоминанием об их высшей жертве, а также о предполагавшемся преклонении многих американцев перед Муссолини.
Должен сказать, она и правда была все еще прекрасна, когда мы встретились, — даже без косметики и во вдовьем трауре. Хотя после всего пережитого могла бы выглядеть и пожилой дамой в свои сорок три года. А впереди у нее оставалась еще треть столетия!
Она еще станет, помимо всего прочего, самым крупным в Европе агентом по продаже изделий фирмы «Сони». Да, жизни в этой старушке Мерили еще было на двоих!
Мысль графини о том, что мужчины не просто бесполезные, но и опасные идиоты, тоже опередила свое время. У нее на родине эти идеи по-настоящему восприняли только в последние три года Вьетнамской войны.
После смерти Грегори ее постоянно сопровождал в Риме граф Портомаджьоре, красавец Бруно — холостяк, оксфордец, министр культуры в правительстве Муссолини. С самого начала граф объяснил Мерили, что близость между ними невозможна, так как его интересуют только мальчики и мужчины. Такое предпочтение считалось в те времена криминальным, но граф, несмотря на все свои возмутительные поступки, чувствовал
— Дерьмо он был, настоящее дерьмо, — заметила Мерили. — Люди издевались над его трусостью, тщеславием и изнеженностью.
— Но оказалось, — добавила она, — при всем при том он умело руководил британской разведкой в Италии.
Популярность Мерили в Риме после гибели Дэна и Фреда, еще до вступления Америки в войну, выросла необычайно. Она как сыр в масле каталась, бродила по магазинам и танцевала, танцевала, танцевала с графом Бруно, который обожал поболтать с ней и вообще держался истинным джентльменом. Он исполнял все ее желания, вел себя корректно и никогда не указывал, что и как ей делать, пока однажды вечером не сообщил, что сам Муссолини приказал ему жениться на ней!
— У него было много врагов, — рассказала Мерили, — все они нашептывали Муссолини, что Бруно гомосексуалист и британский шпион. Муссолини, конечно, знал о его пристрастии к мальчикам и мужчинам, но что у такого ничтожества хватит ума и присутствия духа заниматься шпионажем, дуче представить себе не мог.
Приказав своему министру культуры жениться на Мерили и тем самым продемонстрировать, что он не гомосексуалист, Муссолини передал ему документ, который Мерили должна была подписать. Документ составили, чтобы успокоить итальянскую аристократию, которой претила мысль, что старинные родовые поместья попадут в руки американской потаскушки. Согласно документу, в случае смерти графа Мерили пожизненно являлась владелицей его собственности, но без права продажи и передачи другому лицу. После ее смерти собственность переходила к ближайшему по мужской линии родственнику графа, а им, как уже говорилось, оказался миланский автомобильный делец.
На следующий день японцы внезапной атакой уничтожили основную часть американского флота в Перл-Харборе, поставив мирную тогда, антимилитаристски настроенную Америку перед необходимостью объявить войну не только Японии, но и ее союзникам, Германии и Италии.
Но еще до Перл-Харбора Мерили ответила отказом единственному мужчине, предложившему ей брак, да еще богатому и родовитому. Поблагодарив графа за неведомые ей прежде радости и оказанную честь, она отвергла его предложение, сказав, что пробудилась от дивного сна (а это мог быть только сон), и теперь ей пора вернуться в Америку, хотя никто ее там не ждет, и попытаться примириться с тем, кто она такая на самом деле.
А утром, захваченная мыслью о возвращении на родину, она вдруг почувствовала, какой в Риме мрачный и леденящий моральный климат, ну просто — точные ее слова — «ночь с мокрым снегом и дождем», хотя на самом деле сверкало солнце и не было никаких туч.
На следующее утро Мерили слушала по радио сообщение о Перл— Харборе. В передаче говорилось о почти семи тысячах американцев, живущих в Италии. Формально отношения между странами еще не были разорваны, и американское посольство, пока еще функционировавшее, заявило, что изыскивает способы отправить в Соединенные Штаты по возможности всех — и при первой же возможности. Правительство Италии со своей стороны обещало всячески способствовать их отправке, хотя причин для массового бегства не было, поскольку «между Италией и Соединенными Штатами существуют тесные исторические и кровные связи и разрыв их — в интересах только евреев, коммунистов и загнивающей Британской империи».