Синяя борода
Шрифт:
— Ничего не могу с этим поделать, — сказал я. — Дущой понимаю, что плоть мерзости делает, и сокрушаюсь. А плоть все выкидывает да выкидывает мерзкие, поганые штучки.
— Какие еще душа и плоть? — переспросил Терри.
— Моя плоть и моя душа.
— Они что, у тебя по отдельности?
— Да уж надеюсь, — рассмеялся я. — Жутко подумать, что придется отвечать за то, что плоть выкидывает.
Я рассказал ему, но уже почти не шутя, как вижу душу людей, и свою тоже, в виде светящейся внутри тела неоновой трубочки. Трубочка только получает информацию о том, что происходит с плотью, над которой у нее нет власти.
— И когда люди, которых я люблю, совершают ужасные поступки, я их просто свежую, а потом прощаю, — сказал я.
— Свежуешь? Это что такое?
— То, что делают китоловы, вытащив тушу кита на борт. Сдирают шкуру, отделяя мясо и ворвань, так, что остается один скелет. И я мысленно делаю то же. самое с людьми — отделяю плоть, чтобы видеть только душу. Тогда я им прощаю.
— Где ты выкопал это слово — свежевать?
— В «Моби Дике» [7] с иллюстрациями Дэна Грегори.
7
"Моби Дик, или Белый Кит» (1851), роман американского писателя Германа Мелвилла (1819-1891).
Китчен рассказывал о своем отце, который, кстати, еще жив и только что отпраздновал сотый день рождения. Представьте себе!
Он обожал отца. Говорил, что ни в чем не хотел бы его превзойти.
— Не желаю этого, — сказал он.
— Чего не желаешь?
— Превзойти его.
Когда он учился в Йельской юридической школе, рассказал Терри, там читал лекции Конрад Эйкен [8] , который утверждал, что дети одаренных отцов выбирают одну из сфер отцовской деятельности, но, как правило, ту, в которой отец слабее. Отец Эйкена был блестящим врачом, политиком, изрядным ловеласом, а в придачу воображал себя поэтом.
8
Конрад Эйкен (1889-1973), американский поэт, прозаик, литературный критик.
— Но в поэзии, — сказал Китчен, — он был не силен, и Эйкен выбрал поэзию. Никогда бы так не поступил со своим стариком.
А вот как он с ним поступил через шесть лет — выстрелил в него из пистолета на дворе китченовской лачуги в шести милях отсюда. Терри тогда напился, как обычно, а отец в сотый раз начал уговаривать его пройти курс лечения от алкоголизма. Невозможно это доказать, но выстрелил он только в знак протеста.
Когда Китчен увидел, что пуля угодила в отца — на самом деле только оцарапала ему плечо, — ничего ему уже не оставалось, он вложил дуло себе в рот и застрелился.
Несчастный случай.
Именно во время нашего с Терри судьбоносного путешествия я впервые увидел Эдит Тафт Фербенкс, мою будущую вторую жену. Я вел переговоры об аренде амбара с ее мужем, обходительным бездельником, который тогда казался мне существом ни на что не годным, но и не вредным, так, коптит себе небо, — но вот когда после смерти Фербенкса я женился на его вдове, оказалось, модель его жизни прочно сидит у меня в мозгу.
Эдит — пророческая картина! — появилась с прирученным енотом на руках. Поразительно, как приручала она чуть ли не любое животное, с безграничной нежностью и безропотностью выхаживая все, что едва подавало признаки жизни. И со мной она поступила так же, когда я отшельником жил в амбаре, а ей был нужен новый муж: она приручила меня стихами о природе и вкусными вещами, которые оставляла перед моей раздвижной дверью. Не сомневаюсь, своего первого мужа она тоже приручила и относилась к нему нежно и снисходительно, как к несмышленому зверьку.
Она никогда не говорила, каким зверьком считала его. Но что за зверек был для нее я, знаю с ее собственных слов: на нашей свадьбе, когда я был при полном параде, в костюме от Изи Финкельштейна, она подвела меня к своей родственнице из Цинциннати и говорит:
— Познакомься с моим ручным енотом.
В этом костюме я буду и похоронен. Так сказано в моем завещании: «Прошу похоронить меня рядом с моей женой Эдит на кладбище Грин-Ривер в темно-синем костюме, на ярлыке которого написано: „Сшит по заказу Рабо Карабекяна Исидором Финкельштсйном“. Сносу этому костюму нет.
Ну ладно, исполнение последней воли еще в будущем, но почти все остальное исчезло в прошлом, включая и Цирцею Берман. Она кончила книгу и две недели назад вернулась в Балтимор.
В последний вечер Цирцея просила, чтобы я поехал с ней на танцы, но я опять отказался. Вместо этого я пригласил ее на ужин в отель «Америка» в Саг-Харборе. Это теперь Саг-Харбор — только приманка для туристов, а когда-то он был китобойным портом. И сейчас еще там попадаются особняки, принадлежавшие мужественным капитанам, которые под парусами уходили отсюда в Тихий океан, огибая мыс Горн, охотились там и возвращались миллионерами.
Выставленная в холле отеля книга регистрации постояльцев открыта на странице, датированной 1 марта 1849 года, это пик китобойного промысла, ныне сыскавшего себе дурную славу. В те времена предки Цирцеи жили в Российской империи, а мои — в Турецкой и потому считались врагами.
Мы полакомились омарами и немного выпили, чтобы языки развязались. Теперь все говорят, что плохо, если без рюмки не обходишься, я и сам совсем не пил, пока жил отшельником. Но чувства мои к миссис Берман накануне ее отъезда были так противоречивы, что, не выпив, я бы так и жевал в гробовом молчании. Но после нескольких рюмок я не хотел садиться за руль, и она тоже. Одно время вошло чуть ли не в моду водить машину пьяным, но теперь нет, ни за что.
И я договорился с дружком Селесты, что он отвезет нас в Саг— Харбор на машине своего отца и привезет обратно.
Все очень просто: меня огорчал ее отъезд потому, что с нею тут все ожило. Но слишком уж она всех растормошила, указывала всем, как и что делать. Поэтому меня отчасти даже радовал ее отъезд, книга моя как раз подходила к концу, и больше всего хотелось тишины и покоя. Другими словами: несмотря на проведенные вместе месяцы, мы остались просто знакомыми, не сделались близкими друзьями.
Однако ситуация изменилась, когда я показал ей то, что у меня в картофельном амбаре.
Да, это правда: настырная вдова из Балтимора уговорила непреклонного армянского старикашку отпереть замки и включить прожекторы в картофельном амбаре.
Что получил я взамен? Думаю, теперь мы близкие друзья.
33
Только мы вернулись из отеля «Америка», она сказала:
— Об одном можете не беспокоиться: я не собираюсь приставать к вам насчет ключей от картофельного амбара.