Синяя борода
Шрифт:
Я считал, что нетактично об этом спрашивать, мне хотелось, чтобы Китчен так ему и сказал. Но тот спокойно отвечал на все вопросы и, казалось, ничего не имел против.
— Вы, конечно, женаты?
— Нет.
— Но женщин-то любите? — спросил пожилой джентльмен.
Вопрос был задан мужчине, который к концу войны имел репутацию самого отчаянного ловеласа на свете.
— В настоящий момент, сэр, — ответил Китчен, — женщины для меня — потеря времени, так же как и я для них.
Старик поднялся.
— Очень вам благодарен
— Я старался, — ответил Китчен.
Пожилой джентльмен удалился. Мы начали гадать, кто бы это мог быть. Помню, Финкельштейн сказал: кто бы он ни был, но костюм у него английский.
На следующий день я собирался одолжить у кого-нибудь или взять напрокат машину — надо было подготовить дом для переезда семьи. Кроме того, хотелось еще разок взглянуть на картофельный амбар, который я арендовал.
Китчен спросил, можно ли ему поехать со мной, и я сказал, конечно, можно.
А там, в Монтоке, его уже ждал пульверизатор.
Ничего не поделаешь — судьба!
Когда мы ложились спать на наши раскладушки, я спросил его, представляет ли он, кто тот джентльмен, который с таким пристрастием задавал ему вопросы.
— У меня совершенно дикое предположение, — сказал он.
— Какое?
— Возможно, я ошибаюсь, но думаю, это мой отец, — сказал он. — Внешность папина, голос как у папы, одет как папа и шуточки папины. Я, Рабо, смотрел на него во все глаза и говорил себе: это или очень ловкий имитатор, или мои отец. Ты хорошо соображаешь, ты мои лучший и единственный друг. Скажи: если это просто ловкий имитатор, для чего ему эта игра?
32
В конце концов для нашей с Китченом фатальной поездки я вместо легковой машины взял напрокат грузовик. Вот и говорите о Судьбе: если бы не этот грузовик, Китчен, скорее всего, был бы сейчас адвокатом, ведь в малолитражку, которую я собирался арендовать, пульверизатор для краски не влез бы.
Иногда, хотя, Бог свидетель, недостаточно часто, мне хотелось сделать что-нибудь, чтобы жена и дети не чувствовали себя такими несчастными, и грузовик оказался как раз к месту. По крайней мере можно было вывезти картины, ведь от одного их вида Дороти делалось совсем скверно, даже когда она была здорова.
— Надеюсь, ты не отвезешь их в новый дом? — спросила она.
Именно это я и собирался сделать. Никогда особенно не умел рассчитывать наперед. Но все же ответил ей: нет. А про себя тут же придумал новый план — поместить их в картофельный амбар, но ничего об этом не сказал. Не хватало храбрости признаться, что арендовал амбар. Но она каким-то образом об этом узнала. Как и о том, что накануне вечером я заказал у хорошего портного художникам X, Y, Z, Китчену и себе костюмы из самого лучшего материала.
— Сложи картины в картофельном амбаре, —
Сегодня, принимая во внимание стоимость некоторых из этих картин, понадобился бы бронированный автомобиль с полицейским эскортом. Я и тогда считал их ценными, но не настолько, нет, не настолько. И, уж конечно, мнe не хотелось складывать их в амбар, где много лет хранилась картошка, а поэтому была сплошная грязь, плесень, бактерии и грибок, а ведь все это так и липнет к картинам.
Вместо этого я арендовал сухое, чистое, запирающееся помещение в фирме Все для дома. Хранение и доставка, неподалеку отсюда. Арендная плата годами съедала большую часть моего дохода. Да и от привычки помогать в беде своим приятелям— художникам я не отказался и ссужал им все, что имел или мог раздобыть, принимая в уплату долга картины. Главное, Дороти их не видела. Каждая картина, которая покрывала долг, прямо из студии нуждающегося художника переправлялась на склад конторы «Все для дома».
Когда мы с Китченом, наконец, вынесли все картины из дома, она сказала на прощанье:
— Одно нравится мне в Хемптоне — повсюду здесь указатели «Городская свалка».
Будь Китчен настоящим Фредом Джонсом, он вел бы грузовик. Но в нашей паре он безусловно был пассажиром, а шофером я. Его с детства возил шофер, так что он не раздумывая сел на место пассажира.
Я болтал о своей женитьбе, о войне, о Великой депрессии и о том, что мы с Терри старше большинства ветеранов.
— Давно уж надо было мне жениться и осесть. Но когда возраст был для этого подходящий, не мог я этого сделать. Каких вообще женщин я знал тогда?
— В фильмах все, вернувшиеся с войны, примерно наших лет и старше, — сказал Терри. Это правда. В фильмах редко показывали мальчишек, которые в основном и вынесли на себе тяжелые наземные бои.
— Верно, — сказал я, — а киноактеры чаще всего войны и не видели. После изнурительного дня перед камерами, стрельбы холостыми патронами, когда ассистенты разбрызгивают вокруг кетчуп, актеры возвращаются домой к женам, детям и своему бассейну.
— Потому-то молодым и будет казаться, что наша с тобой война кончилась лет пятьдесят назад, — сказал Китчен, — из-за немолодых актеров, холостых патронов и кетчупа.
Им и казалось. Им и кажется.
— Вот увидишь, из-за этих фильмов, — предсказал он, — никто и не поверит, что на войне дети сражались.
— Три года из жизни вон, — сказал Терри о войне.
— Забываешь, что я пошел в армию еще до войны, — сказал я — Для меня — минус восемь лет. Вся юность мимо, а до сих пор так, черт возьми, хочется ее.
Бедная Дороти думала, что выходит за зрелого, добро— порядочного отставника. А получила жуткого эгоиста и шалопая лет девятнадцати!