Синяя борода
Шрифт:
Я спросил, будет ли она писать. Я имел в виду письма, но она решила, что речь идет о ее романах.
— Я только это и умею делать, да еще танцевать, — сказала она. — Пока не разучилась, горе ко мне не подступится.
Все лето она держалась так, что никто бы и не догадался — недавно она потеряла мужа, человека, видимо, блестящего, остроумного, которого она обожала.
— И еще одно немного помогает. Мне помогает. Вам, возможно, и не помогло бы. Надо без умолчании, во всеуслышание сообщать всем, когда они правы, а когда нет. И тормошить их: «Встряхнитесь! Повеселее! За работу!»
— Дважды был я Лазарем, — сказал я. — Я умер с Терри Китченом, а Эдит вернула меня к жизни. Я умер с Эдит, а к жизни меня вернула Цирцея Берман.
— Неважно, кто именно, — сказала она.
Мы поговорили о Джералде Хилдрете, который приедет в восемь утра на своем такси и отвезет ее в аэропорт. Он местный, лет шестидесяти. Тут все знают Джералда Хилдрета и его такси.
— Он раньше состоял в Спасательной команде нашего округа, и, по-моему, они с моей первой женой одно время были увлечены друг другом. Это он нашел тело Джексона Поллока в шестидесяти футах от дерева, в которое врезалась его машина. А прошло несколько недель, и ему же пришлось собирать в пластиковый мешок то, что осталось от головы Терри Китчена. Выходит, он сыграл важную роль в истории искусства.
— Когда он недавно вез меня, то рассказал, что его семья триста лет трудится здесь не покладая рук, а у него самого, кроме такси, ничего нет.
— Зато такси у него хорошее, — сказал я.
— Да, он все время до блеска натирает кузов и пылесосит внутри, — сказала она. — Наверно, это его способ сделать так, чтобы горе не подступалось, не знаю, правда, какое горе у него.
— Уже триста лет оно подступается, — сказал я.
Пол Шлезингер беспокоил нас обоих. Я все время размышлял о том, что чувствовала его беспомощная душа, когда плоть кидалась на ручную гранату, которая вот-вот взорвется.
— И как только она его не убила? — удивлялась Цирцея.
— Непростительная небрежность рабочих с фабрики, где их делали.
— Его плоть сделала это, ваша — ту картину в амбаре, — сказала она.
— Может, вы и правы. Душа моя не сознавала, какую нужно написать картину, а плоть написала.
Она откашлялась.
— Так не пора ли вашей душе, которая вечно стыдилась плоти, воздать ей за то, что в конце концов она создала прекрасное?
Я задумался.
— Может, и тут вы правы.
— Тогда пусть так и будет.
— Каким образом?
— Поднесите руки поближе к глазам, посмотрите с любовью на эти удивительные и мудрые живые существа и скажите громко:
— «Благодарю тебя, Плоть».
Так я и сделал.
Поднес руки к глазам и громко, от всей души, произнес:
— Благодарю тебя. Плоть.
О, счастливая Плоть. О, счастливая Душа. О, счастливый Рабо Карабекян