Сиракузовы против Лапиных
Шрифт:
— Из-за чего?! — спросила тётка Роза и изумлённо посмотрела на Веру.
И я понял, что ни она, ни Вера ничего об этом не знают.
— Из-за семейного склепа, — повторил я.
И рассказал им историю, которую поведал мне недавно Ферапонт Григорьевич Каменев.
Этой весной он почувствовал себя не совсем хорошо и, хотя, в общем-то, не собирался умирать, пошёл к нашим выяснить насчёт семейного склепа: возьмут они его туда или не возьмут. Наши не взяли, сославшись на то, что там и так мало места и они это место берегут для своих. Разумеется, после этого Ферапонт Григорьевич умирать раздумал.
Вера немедленно всплакнула, а тётка Роза всплеснула руками.
— У нас нет никакого семейного склепа! Что за человек! Разве можно было любить такого человека?
— Кто? Кого? — поперхнулась Вера.
— Я. Ферапонта Григорьевича.
Вера ойкнула, а тётя Роза продолжала:
— Я заранее знала, что ни ты, ни ты этого не поймете… Ну, а всё остальное… — Она махнула рукой.
— Тётка! — вдруг закричала Вера, потому что внезапно её осенило. — Я давно думала об этом! Он твой муж! У меня только не было фактов! Вернее, был мужем! Но теперь-то…
— Были факты, были, — сказала тётя Роза. — Я ведь тоже ношу его фамилию. Тебе это в голову не приходило?
Вере действительно это в голову не приходило (и мне, кстати, тоже), но на всякий случай я твёрдо решил проверить тётку Розу: есть у нас семейный склеп или нет.
12. Наша бабушка Василиса
Никакого семейного склепа у нас не было. Это я установил точно. Я специально съездил к бабушке Василисе — к той самой, что вела и хранила наши семейные инвентарные книги, и она подтвердила, что хоронили нас где попало.
— Рылом не вышли, — пояснила бабушка.
Про «рыло» — это она сказала по-немецки, так как знала кроме русского ещё два языка — во время войны работала переводчиком в штабе, и в одной из её инвентарных книг хранится фотография, где бабушка допрашивает со строгостью пленного немецкого оберста.
Вообще наша бабушка была довольно энергичным человеком. Так, однажды она заявила нам с Сиракузовыми, что умеет стрелять не хуже нашего, и когда мы усомнились в этом, решительно отсчитала от своей пенсии трёшку, нахлобучила на себя шляпу и сказала:
— Пошли!
И повела нас прямо в тир.
Надо сказать, хозяин тира не был ни Сиракузовым, ни Лапиным, вероятно поэтому ходил всегда мрачный и мы не очень любили бывать у него.
— Винтовку! — решительно входя в тир, сказала бабушка.
И то ли от её командирского голоса, то ли от её сурового вида мрачный служитель тира вдруг вытянулся по стойке смирно, почти строевым шагом прошёл к пирамиде с оружием и, выбрав винтовку, почтительным голосом сказал:
— Лучшая. Центрального боя.
Бабушка привычно взвесила оружие в руке, сдвинула набок шляпу и, сказав нам пренебрежительно: «Смотрите…», — принялась стрелять.
Когда она сбивала, наверно, двадцатый по счёту бомбардировщик, а мы с Сиракузовыми в волнении обступили барьер, она вдруг отложила в сторону оружие, сказала:
— Хватит.
И полезла в сумочку за сигаретой.
Тирщик, за спиной которого висела предупреждающая табличка «Не курить», поднёс бабушке Василисе спичку.
Потом уже, когда, расхрабрившись, мы с Сиракузовыми зашли в тир одни, тирщик совсем не суровым голосом осведомился о здоровье бабушки.
— Ничего, — дипломатично ответили Сиракузовы, так как давно не видели бабушку и не знали, здорова она или нет.
— А диких лошадей она, случаем, не объезжала?
— Нет. А что? — опешив, спросили Сиракузовы.
— Во всяком случае, могла бы, — сам себе сказал тирщик и одобрительно посмотрел на винтовку, из которой в прошлый раз стреляла бабушка.
Сейчас же, угощая меня чаем, бабушка была озабочена не стрельбой и не лошадьми, а совсем другим: пуховыми кроликами, которых она собиралась разводить, и обоями. И то, и другое ей обещал шофёр монеткинского парка — наш дядя Борис.
— Только достанет ли?.. — сказала бабушка.
— А то нет? — сказал я и, вспомнив тирщика, спросил, не объезжала ли она когда диких лошадей.
— Нет. А что? — спросила бабушка.
Я сказал:
— Так просто.
И, поблагодарив за угощение, побыстрее поехал в магазин к Ферапонту Григорьевичу.
13. Жизнь и приключения Ферапонта Григорьевича (в очень коротком изложении)
Уже с порога я объявил ему, что мне всё про него известно.
— Ну, не всё, положим, — сказал Ферапонт Григорьевич, но я видел, как он смутился.
— У нас нет семейного склепа, — сказал я.
— Нет, — сказал он.
— И умирать вы тоже не собирались…
— Не собирался, — сказал он.
— Зачем же тогда…
— Виноват, — сказал Ферапонт Григорьевич и ещё раз, подумав, сказал: — Виноват.
И тогда я заявил, что мне и другое известно: что он был мужем тётки Розы: тётка Роза сама это подтвердила.
— Да, — чуть помедлив, сказал Ферапонт Григорьевич, — был, был. Отрицать бессмысленно. Это случилось весной тысяча девятьсот сорок седьмого года в Мурманске. Тётка Роза жила в гостинице, а я ходил в рейс к банке Лафонтена и только-только вернулся…
— Зачем?
— Зачем вернулся? Вероятно, за тем, чтобы познакомиться с тёткой Розой… — Ферапонт Григорьевич извиняюще улыбнулся.
— А до этого? — Я твёрдо решил выяснить сегодня всю правду, а до тех пор не выпускать Ферапонта Григорьевича из своих рук: слишком долго они все водили меня за нос.
— А до этого, с твоего разрешения, я ловил селёдку и был свободным человеком.
Он крутнул глобус, который стоял у него на прилавке, и ткнул пальцем:
— Вот здесь.
Судя по всему, банка Лафонтена находилась в Норвежском море, далеко от Монетки.