Сирота с Манхэттена
Шрифт:
– Мамочка! – тихонько позвала она. – Мамочка, приди!
С порога детской Мадлен обернулась и сделала страшное лицо:
– Твоя мать занята, так что спи давай!
Дверь закрылась. Временами потрескивал и искрил огонь в камине, однако от этого комната не становилась уютнее. Элизабет со страхом уставилась на огромные белые занавеси на окнах. Скоро девочке стало казаться, что они тихонько шевелятся, и она отвела взгляд. Она стала рассматривать лепные гипсовые украшения на потолке, по углам, но тут же подумала, что среди завитушек орнамента
В поисках успокоения Элизабет посмотрела на высокий платяной шкаф с треугольным фронтоном. И вдруг его створки, поблескивающие в полумраке, начали медленно открываться!
Элизабет затаила дыхание, потом громко всхлипнула. – Мамочка! Папа! – только и смогла выговорить она. Никто не пришел ее спасать.
Катрин прошла в маленькую гостиную, именуемую «курительной», к мужу и отцу, не подозревая, с какими ужасами пришлось столкнуться ее ребенку. Стараясь не обращать внимания на неприятный запах табака, она прижалась к мужу, чье присутствие рядом было ей необходимо как воздух. У обоих мужчин волосы были мокрыми от дождя: они только-только вернулись в дом.
– Не могу поверить! – воскликнул Гуго Ларош. – Эта большая ель была своего рода символом поместья. Подумать только, она уже росла, когда наши края, наш замок посетил Людовик XIV, «король-солнце»!
– Чему тут удивляться: дереву больше двух сотен лет, – отозвался молодой плотник. – Но оно переломилось посредине и не умрет.
– А толку? Придется срубить его совсем, чтобы не уродовать парк, – вздохнул Ларош. – Посажу на этом месте другое, да только при моей жизни оно таким высоким не вырастет.
– Папа, милый, я тебе сочувствую! Не расстраивайся так, – воскликнула Катрин.
– Единственное, что могло бы меня утешить, – это если бы вы остались. Вы и ваши дети – оба! – со значением сказал он. – Если родится сын и если бы ты, Гийом, принял мое предложение, я бы ушел с миром, зная, что мое имущество, мои виноградники в хороших руках.
Молодая женщина едва заметно улыбнулась. Оставив мужа, она подошла и погладила отца по руке.
– Папа, тебе всего пятьдесят два, и ты еще долго будешь управлять своим великолепным поместьем!
– Кто знает, доченька, кто знает… Как говорится в Евангелии, мы не знаем ни дня, ни часа, когда Господь призовет нас к себе. Что ж, я больше не стану вас уговаривать. Жребий брошен, и я чувствую, что ничто вас на французской земле не удержит.
В это самое мгновение вошла Адела. Она махнула рукой перед лицом, давая понять, что сигарный дым не доставляет ей ни малейшего удовольствия. Гуго Ларош поспешил швырнуть «орудие преступления» в камин.
– Вернемся в столовую! – предложил он. – Жером принесет шампанского, и мы поднимем бокалы за вас, за удачное путешествие.
Катрин с Гийомом посмотрели друг на друга, испытывая облегчение: желаемого они все-таки добились.
– Надеюсь, Элизабет не сидит и не ждет меня, – с тревогой проговорила молодая мать. – Насколько
– Святые Небеса! Брать такую взрослую девочку к себе в спальню? – возмутилась Адела.
– Один-единственный раз нам бы она не помешала, – резко возразила Катрин. – Дома, в Монтиньяке, я обустроила для нее маленькую комнату, смежную с нашей спальней. К тому же последние пару дней она очень плохо спала.
– Ничего удивительного. Предстоящая поездка ее, конечно, пугает, – высказался Гийом.
На этом обсуждение и закончилось. Гуго Ларош обнял дочь за талию и увлек в сторонку. Он испытывал непреодолимое желание прикасаться к ней, смотреть на нее, ощущать тонкий аромат ее лавандовых духов.
– Если окажетесь в стесненных обстоятельствах, – зашептал он ей на ухо, – тебе стоит только написать, Катрин, и я обеспечу вас всем необходимым. И еще: возвращайтесь, как только вам этого захочется! Мое предложение останется в силе, пока я живу и дышу.
– Папа, ты на самом деле такой добрый! – так же тихо отвечала молодая женщина. – Спасибо! И не волнуйся так. Нам с Гийомом не терпится оказаться в Нью-Йорке! Вчера мы даже посмеялись – можно сказать, это будет наше свадебное путешествие.
Гийом и мадам Ларош прислушивались к разговору, и последняя фраза Катрин не осталась без комментария.
– Ваше свадебное путешествие! – с горечью воскликнула Адела. – Разве это наша вина, что вы отказались ехать в Италию? Это был бы подарок с нашей стороны, но нет! Вы предпочли провести неделю на берегу Шаранты, приводя в порядок жалкий домишко, в котором собирались потом жить!
Катрин решила не отвечать, так как по голосу матери было слышно, что она чуть не плачет с досады. Она поцеловала Аделу в щеку, в то время как дворецкий, повинуясь тихому распоряжению хозяина, бросился в буфетную за шампанским. В коридоре с ним повстречалась Мадлен. Она подмигнула ему и только потом вошла в столовую.
– Мадам, мадемуазель Элизабет прочитала свои молитвы и уже спит, – объявила она, глядя Катрин в глаза.
– Спасибо, что позаботились о нашей девочке, – мягко произнесла молодая женщина. – Я боялась, что наверху, в одиночестве, ей будет страшно.
– Что вы, мадам! Я сидела возле ее кроватки, пока она не уснула. Девочка так утомилась! – солгала горничная и, отвесив хозяйке пару преувеличенно почтительных поклонов, вышла.
На верхнем этаже замка, в тиши детской, Элизабет впервые в жизни испытывала такой ужас – безотчетный, инстинктивный. У нее на глазах створки платяного шкафа приотворились и снова сошлись, оставляя маленькую щель, а после еще раз и еще, через равные промежутки времени. Она забилась под одеяло, безостановочно повторяя: «Мама! Мамочка!», но уже очень скоро, как зачарованная, уставилась через деревянные лакированные перильца своей кроватки на шкаф, дверцы которого продолжали таинственно покачиваться вперед-назад.