Сирота

Ланцов Михаил Алексеевич

Но больше всего воевода переживал из-за отца Афанасия и позиции церкви во всем этом деле. Что Андрейку связывало с этим священником? Краска? Так он ее ему уже всю отдал. Но тогда почему по весне в Тулу приехали огненники и до сих пор тут находятся? И что это за странный такой священник у него живет? У них явно шла какая-то возня с парнем. И воевода не понимал, какая именно. От чего злился. Что только усугублялось тем, что церковь пока оставалась в стороне. Она чего-то выжидала, хотя являлась ключевом игроком в этой истории.

– А что там народ говорит? – спросил один из заседающих. – Посад гудит, но толком их не разобрать. Вроде бы недовольны они Петрушей.

– Ничего хорошего они не говорят, – ответил воевода.

– Ты ЭТО называешь ничем хорошим? – спросил вошедший в палаты сотник. Один из сотников.

– Что-то новое?

– Среди ремесленников кто-то распускает слухи, что ты де, присвоил себе деньги, данные во вклад Андрейкой. А потом подбил Петра и вместе с ним решил забрать у него последнее.

– А они не спрашивают, откуда у Андрейки взялась краска, цена которой более восьми сотен рублей?

– У татар отбил. И продавать не стал, побоялся, опасаясь, что вы с Петром его обдерете как липку. Вот как Андрейку сейчас.

Воевода открыл глаза и мрачно посмотрел на сотника.

– Ну а что я? Это толпа так болтает. И их явно кто-то накручивает. Сказывают, будто бы еды ты купил от силы рублей на сто, а остальное себе в карман положил.

– А еще что говорят?

– О том, что это «дело и слово Государево». И надобно челобитную писать.

– Вот мерзавцы… – прошипел воевода.

– Они тебе теперь припомнят все, – грустно хмыкнул другой сотник.

Воевода же промолчал. Ему не требовалось особого ума, чтобы понять – его просто пытаются подсидеть, воспользовавшись моментом. У любой власти всегда хватает недовольных. И тех, кто не смог оказаться у кормушки, но очень хотел. Гаже всего было то, что люди, пытающиеся его подсидеть, находились здесь, вместе с ним, и «думали» о том, как преодолеть кризис. А там, в толпе ремесленников и поместных дворян суетились их люди, болтая всякое.

– Может быть Андрейка не так уж и не прав… – после некоторой паузы отметил воевода.

– Что зарезал своего благодетеля?

– Видаков сговора Петра и Прохора нет. Преставились. Слово против слова. Да, Петр – уважаемый человек. Но что вы помните про Прохора?

– Славный был рубака.

– Вот! – назидательно поднял палец вверх воевода. – И стрелы пущал ловко. Добрый воин. Но несчастья посыпались на него одно за другим. И, поговаривали, что он от службы откажется, ибо не сможет выезжать с поместья. Тут-то Петр ему и предложил и коня, и кольчугу, и шлем.

– И что?

– А то, что Петр мог пойти на условия Прохора, желая усилится таким славным воином.

– Я хорошо знал Петра! Он так поступить не мог с Андрейкой, если бы не был уверен в своей правоте!

– А если бы он узнал, что Прохор мог заплатить, но не платил? А если бы узнал, что мимо его рук проплыли ТАКИЕ деньжища?

– Ну…

– Любой бы из вас так поступил. И нечего рожей кривить. Деньги большие. И если с умом ими распорядится, то московские чины любому обеспечены бы были. А там, глядишь, и думные. Никто бы не отказался. К тому же его люди слышали мой с Андрейкой разговор. А там отрок прямо говорил – у него есть, чем оплатить долг. Тут Петра от жадности и обиды и понесло…

– А если нет?

– Зачем Андрейке лгать?

– Ну… черт его знает?

– Заплатив долг он еще мог купить мерина и какого-нибудь меринка заводного. И пройти верстание. Да его, после такого вклада, и пешего поверстали, записали бы в городовую службу на стенах с наказом через год выезжать уже с конем. И через год бы что-то придумали. Лихой беды в том не было бы.

– А он о том знал?

– Как знать, – пожал плечами воевода. – Тут дело в другом. Если Петр брехал и Андрейка ему действительно ничего не должен, то он… татьбой промышлял выходит. И мы ему в том подсобляли.

– Если Петр и промышлял татьбой, то такое нужно держать в тайне. Ибо урон чести великий.

– А ежели это до Государя дойдет? – спросил воевода. – Тут не чести, тут головы лишимся. Ладно бы Петруша грабил ремесленников или крестьян. И пусть. Но он ведь мерзавец руку на своего поднял. А это не простительно. И с нас спросят, как это так получилось? Как это мы не досмотрели?

– С тебя, батька, с тебя, спросят, а не с нас. – ехидно улыбнувшись, заметил один сотник. – Не перекладывай с больной головы на здоровую.

– А я, полагаете, под пытками молчать стану? – повел он бровью. – Сдам вас – облегчу себе участь. Это ведь вы Петра прикрываете.

– И грех на душу возьмешь?

– Грехом больше, грехом меньше, – пожал он плечами. – Все равно в аду гореть.

– А если мы признаем, что Петр занимался татьбой, шума получится замять?

– Нет. Шум будет так или иначе. Или вы думаете, что о волнениях в посаде тульском царю не доложат? Уже через седмицу он уже будет о том знать.

– Знать-то знать, – заметил один из сотников. – Но ведь если Петр паскудным делом промышлял, то и на нас подозрение падет.

– Потому и нужно сделать все так, чтобы к нам вопросы не возникли.

– Наказать семью Петра?

– Ой дурное это дело. Евдокия – огонь баба. Она сама посад на уши поставит.

– Ох да… – согласились с ним другие, начав отклоняться в обсуждение женщин, и их недостатков.

– Погодите. – поднял руку сотник. – Ежели мы признаем, что Петр занимался татьбой, то Евдокии невместно будет оставлять часть поместья на дожитие. Да и виру взыскать с них надобно. Большую. И пересмотреть долги. Это что же получается? Ее на улицу выгонять? А дочь Петра бесприданницей оставлять?