Сиротка
Шрифт:
Наконец прозвучали первые аккорды фисгармонии. Эрмин запела «Святую ночь» — гимн, который они накануне репетировали с Хансом. Будущая семейная пара возобновила уроки пения и музыки, пока Лора поправлялась, и та получила возможность в своей спальне наслаждаться пением дочери.
Полночь, о братья, — Священный тот час, Когда к нам снизошел Господь…Чудо повторялось снова и снова. Ясный и сильный голос девушки, усиленный прекрасной акустикой храма, звучал
Эрмин отдалась пению. Ее ясные голубые глаза были устремлены на распятого Христа, пролившего свою кровь ради спасения всего человечества. Даже закончив песню, она не могла отвести от него взгляд.
Далее ей предстояло исполнить «Ангелы в нашем краю» и закончить гимном «Тихая ночь». Подслеповатый семидесятилетний пианист за фисгармонией не торопился начинать новую песню. Он отказался уступить свое место Хансу Цале, и тому пришлось довольствоваться ролью зрителя. Он наслаждался счастьем, гордый своей ученицей и тем, что сидит рядом с такой красивой дамой, как Лора.
Наконец зазвучала музыка, и Эрмин запела. Чуть дальше от алтаря сидело семейство Маруа. Элизабет в восхищении вслушивалась в проникнутый волнением голос девушки: «Еще немного, и моя Мимин расплачется! Как она хороша собой! И какой талант! Она кажется ангелом, сошедшим с неба!»
Шарлотта сжала руку приемной матери, шепнув ей, что это прекрасное Рождество. Лора пригласила Маруа на ужин после мессы. На улице шел снег, и столбик термометра опустился до минус пятнадцати, но дороги еще не занесло. Селестен поставил на роскошный автомобиль своей хозяйки специальные зимние покрышки. Снедаемый завистью Жозеф по пути в город пообещал себе, что к старости купит такую же машину.
Эрмин перевела дыхание, прежде чем начать гимн «Тихая ночь». Она снова посмотрела на Христа с полузакрытыми глазами и терновым венцом на лбу. Она часто обращалась к чтению Евангелия, и в этот праздничный вечер постоянно напоминала себе о том, что Спаситель завещал любить ближнего, как самого себя.
«Господи, дай мне силы сделать Ханса счастливым», — взмолилась она, не осмеливаясь поднять глаза на своего жениха. На пальце у нее был аквамарин в оправе из серебра, подаренный Хансом пятнадцатого декабря, в день ее семнадцатилетия.
По этому случаю Лора устроила праздничный обед.
«Господи, я пообещала, что двадцать первого мая стану его женой и мы проведем медовый месяц во Франции! Но он для меня только друг…»
Ночь святая, ночь чудес! Звезды свет струят с небес, Совершилось, чему надлежит, И младенец, что в яслях лежит, — Это Божья любовь, Это Божья любовь…В глубине зала, опершись о колонну, стоял и слушал какой-то мужчина. Голос молодой певицы волновал
Спустя полчаса зазвонили колокола. Прихожане направились к выходу. Мороз усиливался. Стояла светлая и звездная ночь. Толпа начала рассеиваться. Эрмин и Лора вышли, держась за руки, обе в меховых шубках и шапках. Их украшения сверкали в свете уличных фонарей. Ханс, в цилиндре и каракулевой шубе, засыпал невесту комплиментами.
— Мой милый соловей, вы снова усладили наш слух своим райским пением, — говорил он.
Следом за ними вышли Маруа.
— Я голоден, — пожаловался Жозеф.
— После моего ужина вы не сможете идти, — гордо пообещала Мирей, чьи губы были ярко накрашены дешевой помадой.
Эрмин слушала их разговор, но мысли ее были далеко. Она увидела, как по бульвару Сен-Жозеф, на который выходила паперть, пробежал рыжий кот. Животное направилось к стоявшему неподалеку мужчине. Она окинула незнакомца взглядом. У него были длинные черные волосы и загорелое лицо. Одет он был в странную кожаную куртку с бахромой и кожаные сапоги. В темноте светился красный огонек, и она поняла, что он курит. Наконец фары проезжавшего автомобиля осветили его лицо.
«Тошан! Это он, я его узнала! Тошан, он жив!»
Не думая больше ни о чем, она бросилась навстречу своей любви, которую считала потерянной и которую ей только что вернула ночь.
Глава 17. Соловей улетает
Роберваль, 24 декабря 1931 года
Эрмин остановилась в трех шагах от молодого человека и внимательно посмотрела на его лицо, желая удостовериться, что все это ей не снится. На какое-то мгновение она решила, что стала жертвой галлюцинации, потому что Тошан, вне всяких сомнений, увидев ее, улыбнулся бы, бросился бы ей навстречу… Неужели перед ней случайный прохожий, тоже метис, настолько похожий на Тошана, что она могла обознаться?
— Это ты? — спросила Эрмин срывающимся голосом. — Тошан, это ведь ты?
Вместо ответа он отшвырнул в сторону окурок и смерил ее взглядом с головы до пят.
— Ты меня узнаешь? — спросила девушка. — Я могла измениться, это нормально, ведь прошло полтора года.
Чем дольше всматривалась Эрмин в его надменные черты, в рисунок его губ, тем меньше у нее оставалось сомнений. Даже если бы он явился перед ней обезображенный, она бы не ошиблась, увидев эти черные глаза, страстные и грустные.
— Да, это я, — сказал он наконец. — Но я не уверен, что нам есть о чем говорить с вами, мадемуазель.
Он говорил ей «вы». Сделал ударение на слове «мадемуазель» и произнес его презрительно. Но все это не обескуражило Эрмин. Она сделала еще шаг вперед, сходя с ума от радости, ведь Тошан наконец был рядом.
— В моей памяти осталась девушка в простом льняном платье, с которой я повстречался на лугу, и девочка-подросток в шерстяной шапочке, — сказал он. — Но теперь ты выглядишь роскошной дамой, вся в мехах, драгоценностях и с накрашенным лицом…