Сироты квартала Бельвилль
Шрифт:
Разумеется, и Жюль и нянюшка Жанин были тоже наказаны по суду и наказаны сурово, но все же они оба показались публике не такими закоренелыми негодяями, как Назер. Жанин даже лила слезы о Бабетт, о своей с ней разлуке, просила прощения у бывших хозяев. Жюль тоже покаялся суду во всех угнанных и проданных им машинах («ДС» и «мерседес» тоже были в свое время украдены и перекрашены, а номера изменены в уединенной вилле в Нормандии. Вилла эта принадлежала каким-то людям, уехавшим за границу и случайно проговорившимся о своем отъезде Жюлю). Зато Ги Назер успел опротиветь
Все это время Сими находилась в нервной депрессии: по целым дням лежала в доме Жаклин молча, вперив глаза в одну точку, не отвечала, когда к ней обращались, казалось, никого не замечала. Ни на суд, ни на вызовы полиции она больше не являлась, и ее оставили в покое. Несчастная женщина! Несчастная судьба! Опять Сими останется на долгие годы одна, опять станет тоскливо дожидаться своего Ги, возить ему в тюрьму передачи, писать мучительные, полные голодной любви письма, и даже прежнего утешения, рыжей девчурки-приемыша, у нее не будет: инспектор Дени теперь этого уж не допустит, я в этом совершенно уверен.
И снова в дело вступил «штаб», который единогласно решил, что Жаклин берет к себе Сими в качестве доверенного секретаря, парикмахера и косметички, что Сими будет сопровождать певицу во всех ее гастролях, помогать ей в организации выступлений. Кажется, это устраивает обеих. Во всяком случае, даже Сими вышла на некоторое время из своего равнодушия и даже чуть порозовела, когда Жаклин сказала, что вскоре они должны поехать на гастроли в Москву, Ленинград и Киев.
— О-о, я так мечтала там побывать… — прошептала она.
Бывшая хозяйка Сими, парикмахерша Мишлин, откупила у нее право на производство пасты «Нега», так что на первое время у Сими есть даже немного денег.
Нам, то есть «штабу», мнилось, что все как-то устраивается, и устраивается неплохо. Однако все это оказалось теорией, а когда дело дошло до практики, тут вдруг пошло совсем другое. Оказалось, ни один из нас не подумал, как сложатся теперь отношения Сими и Клоди — двух наших главных подопечных.
Записываю спешно, боюсь что-нибудь пропустить или позабыть.
В квартирке Жаклин, где в верхней спаленке лежала, как всегда в последнее время, Сими, мы, очень довольные своей распорядительностью и мудрым решением, рассказали Клоди, что именно мы придумали для ее названой матери.
Клоди слушала нас, глядя перед собой рассеянным взором. (Говорила, собственно, одна Надя Вольпа, а мы только кивали, наморщив лбы.) Девочка как будто не очень понимала то, что ей рассказывали. И вдруг, когда Надя кончила и замолчала, ожидая, как видно, если не восторгов, то одобрения, Клоди решительно замотала головой:
— И не думайте. И не воображайте. Никуда
— Послушай, девочка, но как же… — начала было снова Надя Вольпа.
— Не пущу! — повысила голос Клоди. — Никуда ие пущу Сими. — И вдруг отчаянно-визгливо принялась кричать на весь дом: — Что придумали! Нет, вы посмотрите только, что они тут придумали! Не дам вам Сими! Никуда она не поедет! Не пущу!
Я взглянул на Надю. Даже она, при всей своей уверенности, видимо, растерялась: так хорошо продуманные и решенные нами судьбы разваливались на глазах!
Внезапно заскрипела внутренняя деревянная лестница. Мы невольно подняли головы. Одетая в одну из экзотических пижам Жаклин, к нам спускалась Сими. Сейчас она выглядела как-то особенно маленькой и бледной. Нервно щурились и моргали ее темные запавшие глаза, черные пряди волос были спутаны.
— Что ты тут вопишь, Диди? — довольно холодно обратилась она к девочке. — Мне ведь наверху все слышно. «Не пущу!», «она без меня не может!» Да кто это тебе сказал? Я, например, вовсе не собираюсь оставаться с тобой. Ги совершенно прав: это ты подвела его под суд, это из-за тебя я снова остаюсь одна, без него… — Голос Сими звучал все мстительнее, все злее.
Клоди, точно остолбенев, не сводила глаз с несчастного, искаженного личика. Казалось, она не верит своим ушам: и это говорит Сими, ее Сими, с которой она была так нежно, так крепко связана, которую так любила…
— Что же это? Сими, что ты такое говоришь, ты понимаешь? Опомнись, Сими, — прошептала она наконец. У нее перехватило горло. Она обвела глазами «штаб»: — Что же вы молчите?! Скажите хоть что-нибудь. Скажите Сими, что я не виновата. Скажите, чтоб она перестала меня ненавидеть! Скажите же, а то я умру! Сейчас, здесь, сию минуту умру!
Дети часто так угрожают: я умру, если вы не сделаете того-то. Но здесь перед нами была такая страсть, такое горе, такая сила убежденности, что мы невольно для себя поверили. Как-то сразу мы опомнились, кинулись к Сими разуверять, просить, требовать справедливости для рыженькой девочки. В горячке возмущения мы совсем позабыли о жалком состоянии Сими, мы даже кричали на нее, обвиняя в жестокости, в эгоизме.
Испуганная нашим напором, Сими только слабо отмахивалась да закрывала руками лицо, словно заранее защищаясь от наших ударов. Наконец, видимо, желая как можно скорее покончить со всей этой тягостной сценой, пробормотала невнятно:
— Разумеется, месье и медам, возможно, что я и ошибаюсь и Ги тоже. Возможно, Клоди и не виновата… Но я так несчастна, поймите и меня… — и устремила на нас влажные, измученные глаза.
— Ну конечно, конечно, Сими, крошка моя, вы ошибаетесь. Клоди — сама жертва, — обрадованно зачастила Жаклин. — Вы должны вернуть девочке вашу любовь, ваше доверие, ведь ей тоже несладко приходится.
— Поцелуйтесь — и дело с концом! — решительно объявила Надя Вольпа. Она подтолкнула рыженькую, которая заметно упиралась, к Сими: — Ну же, поцелуйтесь, ведь вы были такими настоящими друзьями!