Сироты квартала Бельвилль
Шрифт:
И Сими послушно поцеловала маленькими, привычно накрашенными губами хмурую, ни в чем не убежденную Клоди.
— Только я все-таки должна буду уехать, Диди, — сказала Сими умоляющим голосом. — И ты, пожалуйста, пожалуйста, не удерживай меня, я тебя очень прошу. Ты должна понять, Диди, ты же такая умная и взрослая, куда взрослей меня. Мне так тяжело…
И Клоди, как видно, через силу кивнула.
Вот так, бесславно, в один из вечеров, наш «штаб» разошелся по домам и навсегда прекратил свое существование. На душе у всех было здорово
Суд по «делу Назера» вызвал отклик во всей стране. Сотни писем приходили адвокатам и членам суда, и в сотнях писем говорилось о судьбе девочки Клоди. Адвокатов умоляли вступиться за нее, не ломать ей жизнь. И все же после главного суда состоялось заседание суда по делам несовершеннолетних, и тогда…
Совершенно нет времени писать. Приехали старые Жюльены, и предстоит многое решить.
29. Прощание
Их первое свидание состоялось в доме Андре Клемана, в этом старом кирпичном доме, построенном еще отцом Клемана, отработавшим свое маляром. На улице возле дома стояла машина старых Жюльенов и «караван» — удобная дачка-прицеп, которые должны были увезти их в горы, в Мулен Вьё.
Анриетт, черноглазая, величественная, точно королева, в своих седых кудрях, падающих на плечи, и Анри, еще моложавый, с прямой спиной и далеко окрест слышным голосом настоящего провансальца, пристально разглядывали стоящую перед ними рыжую девочку, больше, чем всегда, похожую на бездомного котенка. Сколько таких бездомных котят вырастили и воспитали за свою жизнь старые Жюльены!
Для них обоих не составляло труда сразу понять, что чувствует и о чем думает эта рыженькая, судьба которой отныне зависела от них.
Да, да, они приехали и вмешались в эту судьбу, и, конечно, немалую роль сыграл в этом их внук Рири. Ох, если бы кто слышал, как они кричали все трое в вечер приезда старших Жюльенов, кричали на весь квартал со всем темпераментом провансальцев:
— В какое дело ты нас впутываешь? Инспектор Дени требует нашего поручительства! Ему нужны гарантии! (Это Анри.)
— Ну так и дайте ему это поручительство! Дайте гарантии, и пусть себе катится ко всем чертям! (Это вопил Рири.)
— Эй, потише, красавчик, очень уж ты прыток! А что, если эта рыженькая покажет нам зубки и сбежит или сделает еще что-нибудь похуже? Ведь тогда все педагоги подымут нас на смех. Мы потеряем весь наш авторитет! (Это голос Анриетт — матери.)
Рири, весь красный, наступал:
— Ага, вот вы о чем думаете? Не о девочке, не о ее благополучии, не о том, чтоб спасти ее от исправилки, а о себе, о собственном авторитете? Ну, признаюсь, не ожидал от вас!.. Как вы можете быть такими эгоистами?
— Это ты, самонадеянный мальчишка, эгоист, ты, а не мы! — в негодовании кричал Патош. — Избаловался тут, в столице, думаешь, уже взрослый, что все тебе нипочем! Думаешь только о том, чтоб насолить инспектору, а о нас забываешь!
— Я — насолить инспектору?! — возмущался
— Тебе на всех начихать, кроме этой девчонки, я замечаю! — продолжал наскакивать на мальчика Патош.
И вдруг увидел, что внук заливается багровой краской. Кажется, Патош смутился еще больше Рири. Во всяком случае, крик сразу смолк, все как-то сбоку посмотрели друг на друга и внезапно принялись смеяться. Они так смеялись, что у Анриетт на ее черных глазах выступили слезы от смеха. И тут же Патош послал внука за Клоди.
И вот она стоит посреди старомодной столовой Клемана, где только большой телевизор и электрический камин напоминают о современности, и ее разглядывают две пары проницательных глаз. Поодаль Рири, настороженный, готовый прийти на помощь, если понадобится.
— Клоди, ты как будто уже все знаешь о нас и нашей республике в Мулен Вьё, — говорит Анриетт. — Рири сказал, что показывал тебе много фотографий и рисунков наших ребят… Так вот, мы не хотим тебя неволить: если тебе не нравится то, что ты узнала, можешь не ехать с нами. Мы постараемся подыскать для тебя что-нибудь другое… Ты совершенно свободна…
Клоди смотрит на серьезное лицо, обрамленное белыми кудрями, слушает глубокий низкий голос. За время следствия и суда девочка как-то внутренне сжалась, одичала, она снова не верит людям. Но этой женщине ей очень хочется верить — ведь это бабушка Рири, его воспитательница. И потом, куда же деваться Клоди? Сими уезжает, она уже наполовину не с ней, а кто еще захочет держать у себя «преступницу»?
И Клоди говорит неловко, чужим, хриплым голосом:
— Если вы не против, мадам, я хотела бы поехать с вами. Только… только если вы согласны взять и Казака…
— Кто это Казак? — спрашивают одновременно Анриетт и Анри. — Ты нам ничего не говорил об этом, Рири?
— Казак — это та собака, которая узнала Назера и его приятеля, — отзывается Рири. — Замечательный пес. И очень привязан к Клоди. Я думаю, вы его можете взять? — добавляет он вопросительно.
— А, собака… Конечно, мы возьмем собаку, — говорит Анриетт, и Патош тоже кивает. — Отлично, маленькая, значит, завтра мы все уезжаем. Ты готова?
— Да, мадам.
Анриетт улыбается:
— Учти: все дети в республике зовут меня не «мадам», а «мама».
— Моя мама умерла, и я никогда никого не буду звать мамой, — вспыхивает Клоди. — Ни за что!
Анриетт немедленно соглашается:
— Как хочешь, девочка. У нас насильно ничего и никому не навязывают.
Патош подзывает Рири:
— Пойдем, ты поможешь мне подготовить машину. Инструменты у меня в багажнике. — А сам между тем шепчет мальчику: — Крепкий орешек эта твоя рыженькая. Не скоро ее приручишь…