Система (сборник)
Шрифт:
Главный старшина Завитуха – ясноглазый, невысокий парень с железным рукопожатием.
Он попал служить на Балтику. Говорили, что на флоте он спился.
Его лицо у меня перед глазами. Он что-то говорит, говорит. Я не слышу что, потому что он говорит в моих воспоминаниях. Помню только, что он всегда говорил только правильные вещи.
А вот я опять в столовой за столом, и мы снова едим, едим.
Я не мог есть училищное первое – борщ с комбижиром. Кажется, этой дрянью можно было заправить керосиновую лампу, и она бы отлично горела.
За училищным забором начиналась огромная маслиновая роща. Там трава в пояс, там инжир и тутовники. Мы называли это место «пампасами»: «Пошли в пампасы?»
В пампасах бегали кроссы, перелезали через забор и бегали. Если натыкались на инжировое дерево, то бег заканчивался – ели инжир. Бегали парами и в одиночку. Самоволкой это не считалось, но лучше было сбегать так, чтоб никто не видел.
А еще мы ели маслины. Их вокруг и внутри училища было полно. Сначала шутили над иногородними: «Вот это маслины и их можно есть», – и горечь во рту немедленно отражалась на их лицах.
Маслины мы готовили в тех же химических лабораториях, где и учились – выдерживали их в поташе и в соли.
У Гешки Родина они получались очень вкусные. Гешка был в этом деле специалист. Он совсем не читал художественных книг. Лишен был этой извилины.
Зато он читал учебники по химии и работал во Всесоюзном научном обществе (слепых, чуть не сказал) курсантов.
Я тоже в нем состоял: писал работу по ядерной физике «Электрон так же неисчерпаем, как и атом».
Использовалась, конечно же, такая умопомрачительная работа Владимира Ильича Ленина, как «Материализм и эмпириокритицизм».
За нее обещали «пять» на экзамене.
Обещал мне ее Роджер Дмитриевич Житков, полковник и блестящий офицер.
Он блестел в буквальном смысле этого слова – аккуратный, начищенный, всегда сияющий. Он входил в наш класс, принимал идеальную строевую стойку во время доклада дежурного, потом – превосходный поворот «налево» и с улыбкой: «Прошу садиться!»
Мы назвали его «Веселый Роджер». Он так был всегда рад любому нашему участию в жизни пю-мезонов и лямбда-минус-гюперонов, что просто удивительно, а электроны на околоатомных орбитах у него всегда находились там, где и положено – в энергетических ямах.
Он считал, что все курсанты знают его предмет на «пять». Экзаменационные билеты раскладывали обычно мичмана с кафедры ядерной физики, и Роджер никогда их не перемешивал. Ему это, кажется, и в голову не приходило. Мичмана за бутылку коньяка светили билеты, и надо было только на бутылку сброситься.
Не знаю, что за приступ жадности тогда во мне случился, но я объявил в классе, что мне и так ставят «пять» за реферат и чего мне сбрасываться на бутылку.
Никто не возражал, и меня обязали идти на экзамен последним, чтоб остальным не мешать.
Так и договорились.
Роджер спутал нам все карты. Увидев меня в строю испытуемых, он воскликнул: «Друг мой! Вы отвечаете первым. Берите билет».
Полумертвый от ужаса, я взял билет. Это был билет Толи Денисенко. Я не помнил, что я там лепетал, ядерная физика немедленно испарилась из моей головы. Я подвел, подвел весь класс, билеты смешались.
Столько лет прошло, а я помню, как у меня от стыда горели уши.
Роджер сразу понял в чем дело. Ни одним движением он не выдал того, что ему все стало ясно.
Весь класс сдал на «отлично». Я готов был сквозь землю провалиться.
Через много лет я встретился с «Веселым Роджером». Он тогда уволился в запас, но все еще бодрился, бегал кроссы.
А потом, за ненужностью, он быстро постарел, стал выпивать и получил свой рак.
Меня он по-прежнему привечал, говорил при встрече: «Друг мой!»
У меня есть подаренная им книга, «Прикладная ядерная физика».
Я ее десять лет по разным местам на севере таскал и на саночках в чемодане перевозил с точки на точку.
В чемодане было много книг, но со временем они куда-то пропадали, их воровали.
«Прикладную ядерную физику» Роджера Дмитриевича Житкова, блестящего офицера, никто не украл.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
– Папа-док! Пошли загорать! – это Маратик Бекмурзин. Я его зову «Маратадзе».
– Пошли.
Мы берем с собой Вовку Шелковникова (кличка «Петя») и идем на стенку, к воде, загорать.
Тепло, солнышко и от воды блики. Мы жмуримся и ложимся на сухие водоросли. Их выбросили волны на камни, и теперь они высохли как сено – приятно, тепло.
Прежде чем лечь, лучше осмотреться, а то вляпаешься в мазут, его тоже выбрасывает на камни вместе с водорослями.
Обеденный перерыв до 15.00. Святое время сна на флоте.
Построение в 14.55 на верхней палубе. Место построения – шкафут, правый борт.
Шкафут – это, по-человечьему, середина корабля.
Этот сон еще называют «адмиральским».
То ли адмиралы так спят, то ли они разрешают другим в это время дрыхнуть – этого мы еще не знаем. «Адмиральский» так «адмиральский». Нам все одно. Лишь бы не трогали.
Можно и в кубрике спать, но там из вентиляции крысами воняет.
Мы на практике после первого курса. У нас месячная практика на СКР-е.
СКР – сторожевой корабль. Ему куча лет. Он старенький, принадлежит Краснознаменной Каспийской флотилии и стоит у причальной стенки.
У нас корабельная практика на этом славном корабле.
Все это на Баилове, о котором мы уже упоминали. Там у стенки все время стоят какие-то военные корабли, из которых один наш.
В основном мы на нем приборку делаем по три раза в день водой и шваброй, и один раз в неделю – большая приборка с мылом.