Система (сборник)
Шрифт:
Погибли и люди, и лодка. Никто не знает, почему никого не спасли. Скорее всего, все были в шоке и не думали спасать людей.
Бегеба – спокойный, медлительный, будет мучиться этим до конца дней своих.
Я у него в каюте приборку делал.
– Да, у меня чисто, – говорил он мне всякий раз.
– Я только протру, товарищ капитан первого ранга.
Там каюта была размером с копейку. Палуба протиралась одним махом.
По ночам я выбирался на верхнюю палубу.
Из-за духоты не мог спать в кубрике. Да и воняло там. Нам разрешали до подъема
Просыпался утром оттого, что из моря выплывал диск солнца.
Красивый, просто потрясающе красивый.
На палубе роса, и я в росе, вместе с одеялом, подушкой и пробковым матрасом.
Жуткая штука – этот пробковый матрас – жесткий и пробка шуршит, но спать можно.
На корабле вообще высыпаешься.
Если б мне предложили сейчас спать на верхней палубе корабля, я немедленно сказал бы: «Да»
Утром – штиль, вода как шелк, и из-за горизонта выбирается диск солнца. Он сначала совсем не горит, только потом вспыхивает. Странно, хорошо на душе и жить не страшно.
Мы с корабля даже купались. Останавливались, и – «Построиться для купания. Шкуфут, правый борт. Форма одежды – плавки, ботинки!»
Снимаешь ботинки и по команде – в воду.
Ботинки оставляются с тем, чтобы потом, вернувшись из воды, сказать кто утонул – каждый знал кто стоит рядом. Таков порядок – ботинки за человека. Все вылезли из воды, надели ботинки – значит, слава Богу.
В воде боязно. Хорошие пловцы жмутся. Под нами метров пятьдесят до грунта. Тут тебе не бассейн.
А я любил плавать в открытом море, но это у меня с детства. Никогда не интересовался, сколько там подо мной метров. Плывешь и вертишь башкой во все стороны – чтоб не напороться на чего-нибудь ни снизу, ни с боку, ни с другого боку – красота. Хорошо еще, если вода теплая.
А бассейные пловцы поджимают ноги – бояться бездны.
Мы месяц по Каспию ходили и только в Красноводске впервые на землю сошли. Когда шли, смешно качало при ходьбе.
В Красноводске только красный песок вокруг и больше ничего. Пустыня со всех сторон. Как тут люди живут? На базаре – арбузы. Мы сейчас же купили один и тут же съели – хотелось пить.
Где-то в этих песках расстреляли двадцать шесть Бакинских комиссаров.
Вывезли из Баку, привезли в эти пески, отвели в сторону и шлепнули.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В училищном клубе показывали кино три раза в неделю – в среду, субботу и воскресенье. Немцы с иностранного факультета говорили: «Опять ваши показывают, как они побеждали наших».
Это немцы из ГДР. Прилично говорят по-русски. Здесь все иностранцы прилично говорят, их целый год только русскому и обучают.
Немцы – настоящие тефтоны – высокие, мускулистые. Самый мелкий – метр восемьдесят. Плавают в бассейне как рыбы. Тренируются, все время в спортзале, ходят только строем и никогда не опаздывают.
Однажды по плану в какой-то праздничный день, кажется 7 ноября, было перетягивание каната. Дружеская встреча команды химиков и команды из Германской Демократической республики. В 15.00.
Немцы позвонили на наш факультет без четверти три по полудню и сказали: «Мы идем!»
Первый вопрос, который задал дежурный по факультету после этого звонка самому себе: «Куда?» – потом он посмотрел в суточный план.
Там стояло «перетягивание каната», он про него забыл.
Пятнадцати минут ему хватило, чтоб пробежаться по всем ротам химиков и поднять с коек всех, не ушедших в этот день в увольнение. Потом он их построил перед факультетом и вручил конец каната.
Построить на это перетягивание ему удалось только тех горьких пьяниц, которые с трудом передвигались после ночи, проведенной в «самоходе».
«Самоход» – это самоволка, самовольное оставление части по ночам и вечерам в надежде поебстись.
Вот они и поеблися, а потом, все еще пьяненькие, решили поспать днем в праздничек, а их за шкварник и на канат.
Немцы появились ровно в 15.00. Строем – раз-два! «Ахтунг!» – наши тоже сделали «ахтунг», то есть напряглись на том конце. Потом немцы дернули за веревочку – наши посыпались на землю как поленья, после чего некоторые не захотели даже вставать, так и лежали раскинув руки и ноги – и все это рядом с памятником курсантам нашего училища, в годы войны заслонившим, защитившим Суарское ущелье от нашествия дивизии «Эдельвейс».
У этого памятника есть своя история.
Война, фашисты идут на Кавказ.
Немцы тогда двигались на Ордженикидзе, и вот где-то на подступах, в ущелье, наши забыли разведроту.
Сто человек.
У них были только автоматы да патроны и всем им было по восемнадцать лет, потому что они были курсантами первого курса.
У нас и во время войны, и после нее, часто кого-нибудь где-нибудь забывали.
На каких-нибудь подступах.
А потом забытые решали, что только на них вся надежда, можно сказать, России, и открывали огонь по врагу.
Гнусное время, то есть, я хотел сказать, героическое.
Мне однажды рассказывали историю о том, как в первые дни той войны везли на фронт молодое пополнение. Эшелоном. Долго везли, все устали и требовалось людей как-то взбодрить.
Эшелон остановился в безлюдной степи. Из вагонов вывели несколько человек и тут же расстреляли. Просто так. В назидание. Нет-нет, они не были дезертирами, просто для внушения, чтоб у других и мыслей никаких.
Вот такая жизнь.
Задача стояла закидать противника мясом, и они закидали.
Те пацаны тоже подумали, что сейчас они эту армаду остановят, только вот что-то вроде окопчика немедленно выроют неподалеку.
Вырыли.
А потом они начали пулять.
В немцев.
Ба-атюшки-светы! «Эдельвейс» остановился.
Это были отборные элитные части, инопланетяне среди инопланетян, выбритые, чистые, белоснежные рубашки, воротнички, заколки в галстуках, сапоги как солнце.
Им обещали, что дорога впереди идеальна, никакого противника нет, а тут – ерунда какая-то.