Сить — таинственная река
Шрифт:
Но свои сомнения Ленька не решился высказать вслух. Лишь в последний момент, когда уже в Коровьей пустоши у дома Кириковых Никифоров остановился и сказал: «Ну, я пошел!», Ленька не выдержал:
— Павел Иванович! Возьмите и меня с собой. Я вам не помешаю.
— Нет. Тебе нельзя на посту появляться, — хмуро ответил Никифоров и добавил, чуть-чуть улыбнувшись: — Ты ж больной!
— А я спрячусь, и он ни за что меня не увидит.
— Нет, нет. Так рисковать нельзя.
— Но вы больше рискуете!
— Ты думаешь, рискую? — Никифоров посмотрел в рыжеватые Ленькины глаза и, видно поняв, что творится у парнишки в душе, раздумчиво сказал: — Ладно. До опушки проводишь…
И они пошли — большой, угловатый и грузный Никифоров и сухонький, но жилистый и шустрый, как молодой петушок, Ленька.
— Значит, боишься за меня?
— Боюсь. Если он продался, то что хошь может сделать!
— «Продался»… Это страшное слово. Подозрение в таком деле — самое жестокое подозрение.
Ленька покраснел: как он мог забыть предупреждение Мити — не говорить таких слов!
— А тот, в накидке, и о деньгах что-то говорил, — вспомнил он вдруг.
— О деньгах? Что он говорил о деньгах? И почему ты раньше этого не сказал?
— Так я же не знаю, к чему он упомянул деньги! Мелькнуло слово «деньги», и все. А к чему, зачем, я не понял…
Сейчас, когда отхлынуло волнение и нервное напряжение, когда не нужно было удерживать в голове последнюю не до конца понятую фразу, сказанную Кривым, в памяти неожиданно начали всплывать все новые и новые слова, которые Ленька слышал ночью.
— Они и о Мальменьге что-то говорили. Какой-то отряд то ли должен выйти из Мальменьги, то ли попасть туда…
— Ну!
— Потом Сибирь вспоминали, финнов…
Никифоров поморщился:
— Ты, по-моему, начинаешь фантазировать…
— Ничего не фантазирую! Я слышал все эти слова — они одинаковые и на вепсском, и на русском языке. Только сразу их забыл.
— Это бывает… Может, еще что-нибудь вспомнишь?
Ленька наморщил лоб, отыскивая в памяти временно позабытые слова и фразы, но больше ничего не мог вспомнить. Помолчав немного, он спросил:
— А у вас хоть пистолет с собой есть?
— Пистолет? А зачем он?
— Ну как же! У него винтовка. И нож на поясе.
Тронутый этой опекой, Никифоров опять улыбнулся:
— Эх, Леня, Леня!.. Не волнуйся, есть у меня пистолет, есть! Только если дело до пистолета дойдет, значит, я никудышный дипломат. И разведчик никудышный. И незачем мне туда идти.
Ленька немного успокоился, чувствуя, что Никифоров хорошо сознает всю ответственность того, что делает, на что решился.
На опушке березовой рощи они остановились.
— Все. Дальше тебе ходить не надо. Забирайся вот под тот стог и жди меня.
— А я думал, мы пойдем до самого бора.
— До бора?.. За этой рощей нам нельзя показываться.
— Почему?
— Подумай. Потом скажешь.
Никифоров потрепал Леньку по плечу тяжелой жесткой рукой и ушел.
Под стогом, на солнцепеке, было тепло, тихо, уютно.
«Почему нельзя показываться за рощей? — думал Ленька, кусая сухой стебелек тимофеевки. — Кто может увидеть? Кривой? Но он же далеко, у окопа, а бор тянется чуть не на целый километр. Или Никифоров думает, что Кривой не один?.. — И вдруг осенило: — Если Кривой — предатель, то он теперь враг. А враг не будет сидеть сложа руки, у окопа ему делать нечего. Теперь он боится за свою шкуру, боится, что его разоблачат, поймают…»
Ленька представил, как Кривой, спрятавшись на этой стороне сосняка, осматривает окрестность в бинокль. Вот он заметил, как из березняка вышли двое. Поднес к глазам бинокль и увидел: идут Никифоров и Ленька. Что он подумает?
«Да он сразу же все поймет! — И холодные мурашки пробежали по Ленькиной спине. — Вот, оказывается, Никифоров-то какой!..»
Но все равно на сердце у Леньки было тревожно: скрытый враг всегда опасней врага открытого, предатель вдвойне опасней фашиста.
Кривой появился перед Никифоровым внезапно.
— Стой! Кто идет? — окликнул он и угрожающе направил винтовку на командира.
Никифоров сказал старый пароль, и Кривой тотчас взял винтовку на ремень.
Прежде, когда командир проверял посты — а делал он это не часто, — Кривой обычно терялся при неожиданной встрече с Никифоровым, не решался окликать его. Теперь же на лице Кривого не было растерянности. Значит, он успел внутренне подготовиться к этой встрече.
Как всегда, Никифоров подал постовому руку, спросил:
— Как дела? Все в порядке?
— Вроде бы в порядке, — пожал плечами Кривой.
— Хорошо… Почему не явился по вызову?
— Так как же?.. Парнишка-то заболел. Не мог я пост оставить! Сами предупреждали…
— Верно. — Никифоров нахмурил брови и неожиданно сказал: — В эту ночь сброшен десант…
Взгляды их встретились. Кривой закашлял. Никифоров продолжал:
— Засекли серковские посты. Срочно попросили помощь. Половину группы я отправил туда. Вечером поведу в Серково остальных.
— И на постах никого не останется?
— На первом и на втором никого. А здесь — Митя Кириков.
— А я?
— Ты тоже в Серково.
Кривой переступил с ноги на ногу, снова кашлянул. Никифоров стал свертывать цигарку.
— Кури! — и протянул Кривому кисет.
Кривой оторвал клочок газеты, но пальцы сильно дрожали, табак просыпался.
— Что у тебя так руки трясутся? Или тоже заболел?
— Лишку здоровья нету, Павел Иванович. Я ведь малярийный. Иногда так колотит, что и винтовку-то в руках держать не могу.