Сияй, Бореалис! Армейские байки
Шрифт:
— А эта прана меня не заденет? — осторожничала Лирет.
— Если трогать только волосы, то ничего не сделается.
— Где-то я уже это слышала.
Девушка аккуратно подобрала белую мягкую прядь и поднесла ножницы. Она ожидала, что Седой объяснит своё сегодняшнее поведение, расскажет о той, кому принадлежит то имя, но он молчал, будто ничего не произошло, а спросить напрямую барьерщица так и не решилась. Она осторожно состригала волосы сзади, понемногу срезая волосы. Волосинки рассыпались, будто снег, и чем больше Лирет погружалась в занятие, тем сильней ей
— Почему ты остановилась? — отвлёк её Седой.
— Да так, — опомнилась девушка и продолжила. — Кажется, вспомнила что-то или мне так показалось. Солдатам стирают воспоминания и взамен вбивают необходимые военные знания, но всё же порой в голове проскальзывает всякое.
— И что ты вспомнила?
— Я точно не могу сказать, эти воспоминания похожи на вспышки. Как будто картинку показали на долю секунды и сразу же спрятали, а ты пытаешься вспомнить, что на ней было. Какие-то общие черты, но ничего конкретного.
— Тебе хочется вспомнить всё?
— Теперь уже и не знаю. Меня не покидает чувство, что моё прошлое — это история совсем другого человека. И самое страшное, что если я всё вспомню, то уже не смогу стать прежней. Там я оставила что-то очень важное. Мне не хочется возвращаться и думать о потерянном, я хочу остаться здесь, в настоящем, но одновременно желаю заполнить этот пробел памяти. Я чувствую себя наполовину пустой без воспоминаний. Будто меня создали уже такой, солдаткой, внушили какие-то установки и оправили выполнять заданную роль.
— Эффект «Иррайзера» недолговечен, — пробормотал парень. — Рано или поздно память, пускай и не вся, вернётся, и тогда ты очень удивишься. Всё в голове перевернётся.
— В Гвальтзарде не принято разговаривать о прошлом. Оно слишком назойливо и мешает сосредоточиться на том, что важно сейчас, поэтому новобранцев и освобождают от этих тягот. Когда же эффект слабеет, выдают специальные пилюли. Говорят, следует начинать приём, как только появляются видения и яркие сны.
— И ты принимаешь те пилюли?
— Пока что нет необходимости, но запас у меня есть. Сейчас всё равно некогда отвлекаться. Может, когда закончится война, я дам тем воспоминаниям возродиться, но, честно говоря, мне страшно узнать то, кого во мне убила армия.
— Тогда лучше сделать так.
Седой достал из кармана штанов брелок-игуану, которая тут же ощерилась с привычным «е-хе-хе». Лирет опустила ножницы.
— Опять эта штука, — укоризненно вздохнула она.
— Помогает принимать трудные решения, — ответил напарник и потянул игуану за хвост. — Если плюнет, то ты вернёшь себе воспоминания, какими бы тяжёлыми они ни были, как только мы вернёмся в Гвальтзард.
Он отпустил длинный зелёный хвост. Игуана изрыгнула искру, которая срикошетила об пол и разбилась об потолок. По комнате разлетелась мерцающая пыль. Лирет блекло улыбнулась, бережно состригая миллиметр за миллиметром.
— Ты ведь даже не узнаешь, захочу ли я возвращаться к воспоминаниям, — сказала она.
— Не
— Мы просто временные напарники, — непринуждённо усмехнулась она. — Как пассажиры в вагоне — вместе до определённого времени.
— Верно, — без выражения кивнул Седой.
Девушка продолжила его стричь.
— А тебе совсем не идёт быть наёмником, — заметила она.
— Как и тебе быть солдатом.
— Нет, правда. Ты не похож на наёмника. С такой силой можно кем угодно быть, но только не наёмником.
— Почему же? Мне дана сила — так почему бы не использовать её в выгодных целях? Мало кто так делает, все такие благотворители, оттого и жалуются потом. А я не жалуюсь, я просто не работаю бесплатно и неплохо живу, кстати. Так и должно быть.
— Прямо в твоём духе.
— Я не собираюсь ни о ком заботиться за просто так. Пускай это правильно и благородно, но тем не менее дорого обходится. Люди к такому быстро привыкают. Очень быстро, а потом обижаются. Не хочу чувствовать себя виноватым, не хочу делать ничего ни для кого.
— Даже для близких?
— У меня нет близких.
— И даже человек с тем именем тебе чужой? — осмелилась спросить Лирет.
Воздух в комнате заколол и заискрился. Девушка поёжилась.
— Даже человек с тем именем, — холодно ответил Седой. — Он мёртв, и это нисколько не делает нас ближе. Не спрашивай больше подобного. Не спрашивай вообще. Если ты случайно услышала что-то, это ещё не даёт тебе права вникать в подробности и уж тем более рыться в чужом личном деле.
— Уж извини, не собиралась я.
«Хотя дико интересно, почему из всех вещей в мире тебя заводит только это».
— Челку сильно стричь? — девушка переместилась вперёд, сев напротив напарника.
— Нет, коротко не нужно, не хочу быть похожим на школьника, но для начала выключи телепатор.
Лирет покраснела, тотчас щёлкнув по гвоздику на виске. С самого первого дня она постоянно забывала про эту штуковину, нисколько не заботясь о собственных мыслях.
— Поразительно, как мало мы говорим и как много думаем, — пробормотал Седой. — И говорим не всегда, что думаем, и думаем не то, что говорим.
— Иногда это не так плохо.
Лирет срезала немного волос, потом ещё. Напарник сидел неподвижно, будто заледенелая статуя. Он пристально смотрел на девушку, пока та, о чём-то глубоко задумавшись, занималась подстриганием. Лирет чувствовала, как в подушечках пальцев колет неведомый холод. Обычно от людей исходит ненавязчивое приятное тепло и такое же дыхание. Здесь же было иначе, из-за чего создавалось впечатление, будто то сидит вовсе не человек, а какое-то порождение смертельно лютого мороза. Только всё это, вплоть до иголочек в пальцах было чертовски знакомым. Девушка зацепилась за прохладный взгляд и вдруг онемела. Мысли в голове замерли, затрещали льдом и покрылись изморозью. В глазах цвета замёрзшего бирюзового океана Лирет попыталась найти то воспоминание, которое сейчас назойливо лезло в голову, но всё никак не обретало чёткость.